"Полярная ночь"

I`m a kitchen sink – you don’t know what that means, because a kitchen sink to me is not a kitchen sink to you, okay friend?

 “Kitchen sink” by Twenty one pilots

Сложнее всего писать о своих близких, ведь некоторые вещи страшно обсуждать даже с самим собой. Но иногда стоит преодолеть себя и все рассказать. Зачем? Потому что это не должно безмолвно уйти  в пустоту.

Я решаюсь открыть эту тайну, хотя, признаюсь, это дается мне с большим трудом.

Я расскажу о ней, об этой удивительной женщине, которую, к моему большому сожалению, я не смогла понять и принять, когда ей это было необходимо. И за что я не могу себя простить по сей день.

Ева-Патрисия, моя большая трагедия.

 

Глава 1

Из личных дневников моей сказочной Патти.

       

8 сентября … год

После 10 лет преподавания теории искусства я едва ли могу рассуждать о чём-то другом. Нет, определённо это не входит в круг моих интересов, но доктор Холмьберг настаивает.

Чувствую себя как на экзамене по литературе – мне необходимо написать эссе на свободную тему. Я так не могу, у меня нет мыслей. Я сдаю пустой лист, извините, доктор.

 

11 сентября

Попытка номер два.

Доктор Хольмберг говорит, что я должна описать свою тревогу. Первое, что приходит в голову – это большая бесформенная черная клякса. Я однажды брызнула чернилами на холст и долго наблюдала, как стекают капли, вырисовывая силуэт. Получилось нечто с длинными руками и очень большой головой. В своих фантазиях я зашла настолько далеко, что одушевила образ и дала ему имя. Форма.

Та зима была особенно дождливой и серой, нас надолго отрезали от цивилизации и мы были вынуждены провести 1,5 месяца без света и электричества. Паром на материк также не действовал и мы оказались узниками острова. Правда, нас снабдили провизией до весны, а свечи и керосиновые лампы до сих пор сложены в подвале на случай очередной непогоды. Йенс на тот момент находился уже как три месяца на Свальбарде. В общей сложности дети не видели отца 11 месяцев. Сначала вахта, потом шторм, потом та авария на станции. Почти год как в тумане.

Конечно, Яспер и Хуго называют это время самым счастливым в жизни. Ну, не считая отсутствия папы, естественно, всё было замечательно. Их перевели на домашнее обучение. Я не могла разделить общей радости, ведь все заботы свалились на меня. Зато Хуго научился прекрасно рубить дрова, а Яспер освоила основы домоведения. Да всё-равно, это была ужасная зима. Береговая линия сократилась вдвое. Приливом размыло пирс.

Я помню, как часами наблюдала за сигналами маяка. Для нас мир погрузился во тьму, и только эти сигналы с периодичностью в несколько секунд давали надежду на то, что в конце все пройдет и нас снова вернут к обычной жизни. Я смотрела как стирается берег и представляла, как из волн выходит Форма. Большая, чёрная, сгорбленная сущность неспешно движется мне навстречу, волоча руки по земле. Этот путь в 50 метров казался вечностью. Сначала оно шло, но не приближалось. Однако, через несколько дней Форма доходила до крыльца. У него не было лица, но мне казалось, что оно смотрит на меня. Меня это не пугало, я наоборот ждала, когда оно придёт. Это приносило спокойствие. Я думала, что однажды оно просто возьмет меня в свои объятия и я растворюсь, потеряюсь, утону в нём как птица, случайно попавшая в шторм. Как гигантская волна оно должно было накрыть меня с головой.

Но оно просто стояло под промозглым дождём на крыльце и молча наблюдало за мной. А стоило мне только отвести взгляд – и вовсе пропадало. Доктор Хольмберг был весьма обеспокоен этой фантазией. На мой взгляд, он придавал этому слишком большое значение. Конечно, он же не провел всю зиму на острове! Я бы на него посмотрела, наверняка не обошлось бы без психоза. Я-то знаю, что его спокойность показательна, а в душе он такой же сумасшедший, как и мы все. Ладно, я это зря, ведь он наверняка попросит прочесть эти записи, будет неловко.

 

15 сентября

Сегодня доктор Хольмберг спросил, какое у меня самое негативное воспоминание? И мне сразу же пришло на ум, как однажды в юности Йенс отвез меня на какой-то народный фестиваль. То, что я там увидела, перевернуло мое представление о людях в целом.

Они убивали дельфинов. Они размахивали огромными топорами и вонзали острые лезвия в их тела. Они стояли по пояс в крови. Побережье превратилось в поле битвы. Глухие звуки тупых ударов, запах разлагающейся плоти, детский крик, стая голодных чаек. Еле-слышные стоны отчаявшихся животных.  Это самое страшное зрелище, которые мне довелось увидеть в жизни. Это настоящий бал сатаны!

Всю свою жизнь я провела на севере, я знакома со всеми традициями и во мне течет холодная северная кровь. Но я презираю этих людей за то, что они делают. Я знала, что это происходит, но я даже представить не могла масштаб трагедии!

Волна ненависти накрыла меня, тошнота подошла к горлу. Меня вырвало. Прямо на глазах у всех. Они смотрели на меня, будто я самое отвратительное на этом празднике смерти. Я убежала. Йенс едва успел меня догнать.

С тех пор мне часто снится, что я не могу выбраться из этой лужи крови, повсюду головы и хвосты дельфинов, некоторые ещё дышат, некоторые истошно кричат. Я пытаюсь вылезти, но мои ноги застряли слишком глубоко. Там душно и жарко. Я начинаю задыхаться. Голодные птицы клюют мои руки и лицо.

Потом я просыпаюсь в холодном поту.

Ничего страшнее мне никогда не снилось.

 

17 сентября

В этом году осень очень тёплая. Теплее, чем лето, мне кажется. Зима ушла в апреле, в конце месяца нас уже выпустили на материк. Мы немного одичали за всё время. Хуго в первый  же день в городе объелся сладкого, оторвался, так сказать, а потом еще три дня его сильно мутило. В общем, продлил себе каникулы. Яспер с удовольствием вернулась в школу. Я же просто наслаждалась возможностью принять горячую ванну и посмотреть передачи по тиви. И, конечно, возможностью хоть чуть-чуть побыть не в окружении споров между близнецами. Кризис подросткового возраста у этих детей начался раньше, чем я предполагала. В 10 лет они уже столкнулись с первыми проблемами становления личности. Я же планировала ещё как минимум года два об этом не слышать. Ну, да ладно, наверное, это и хорошо. Раньше пришло, раньше уйдёт.

2 мая вернулся Йенс.  Он сильно похудел и постарел. За все эти годы, что мы вместе, я никогда не замечала в нем возрастных изменений. Мне он казался всё таким же, как и в 20. И только теперь я вижу, как потускнел его взгляд и огрубилась кожа, вижу морщины и первые седые волосы в бороде. Он даже ростом уменьшился. Или стал сильно сутулиться. Тяжелый физический труд оставил свой отпечаток на некогда здоровом и сильном северном мужчине - открылась язва желудка, а травма спины старой давности заставляла мучиться от болей по ночам. О той аварии на шахте он почти ничего не рассказывал. Говорил только, что чудом удалось выжить. Спасателей ждали почти 12 часов. После прошедшей зимы он вообще мало что говорит, всё время проводит в мастерской или ковыряется в пикапе у себя в гараже. Приводит дом в порядок, за время его отсутствия многое потеряло «товарный» вид. Грустно это признавать, но мне кажется, что он ощущает себя ненужным. Дети всё больше заняты своими проблемами, им уже не интересно ездить с папой на рыбалку или охоту. К тому же, Хуго недавно заявил, что не хочет идти по стопам отца и вообще не желает месяцами находиться вдали от дома. Думаю, они и правда отвыкли. Они выросли без родного отца, несмотря на то, что он всегда был с нами. Они даже не послали открытку ему на последнее рождество, так как либо письма всегда не доходили, либо у него не бывало времени отвечать. Та зима что-то переменила во всех нас.

Уже в начале июня Йенс решил бросить старую работу и устроился на материке. Он купил небольшую и достаточно старую моторную лодку и теперь занимается перевозкой товаров между островами. И хорошо ведь, к вечеру он уже дома. Кроме того, весьма прибыльно. Жизнь началась по новой.

 

22 сентября

Доктор Хольмберг попросил меня меньше писать о семье, больше о своих чувствах. Сегодня он спросил меня: «Патти, как ты думаешь, что именно привело тебя ко мне в кабинет?». Честно сказать, я затрудняюсь ответить на этот вопрос. В конце августа меня начали преследовать головные боли, нарушился сон. Яспер назвала меня заторможенной. Я бы наверняка обиделась, если бы это не было правдой. Я могла всю ночь не сомкнуть глаз или же спать по 9 часов подряд днём. Наверное, меня посетила апатия. Я перестала выезжать на материк, взяла отпуск.

 Несколько лет назад в университете, в котором я преподавала, произошло сокращение. Меня отправили на 3 месяца без содержания, а потом и вовсе уволили. Оставаться дома я не хотела, поэтому устроилась в детскую художественную школу. В целом, работа меня устраивала. Оказалось даже проще, чем я думала.  Теперь из-за неизвестной болезни я не могу вернуться. Я стала невнимательна и, мне кажется, я всё забываю. Я словно не могу прийти в себя. Только после чего – непонятно.

Йенс заставил меня обратиться к неврологу. К счастью, никаких патологий не обнаружилось. Мозг чист и свеж, насколько это возможно в моем возрасте. Только вот это сомнительное состояние продолжилось. Это и привело меня к доктору Хольмбергу.

Признаться честно, я не вижу смысла в наших встречах (придется переписать всю запись от сегодняшнего числа). Правда, я бы прописала себе побольше бывать на свежем воздухе и меньше думать о проблемах. Хотя, более спокойной и размеренной жизни, чем у меня вряд ли у кого бывает. Доктор ровно час двадцать копается  у меня в голове, вынуждая вспоминать всё с раннего детства и проводя бессмысленные на мой взгляд аналогии. Я сижу в этом громадном кресле напротив него и ощущаю себя как блоха под микроскопом. Он ждёт от меня чего-то, он работает на результат – но прошло уже больше двух недель с начала наших сеансов, а я все так же не понимаю что к чему. Тем не менее, Йенс оплатил месячный курс, так что придется потерпеть.

Последнее время я словно нахожусь вне пространства и времени. Это меня немного беспокоит. Беспокоит больше, чем непонятное существо из воды и чернил.

 

1 октября

Тревога усиливается. Я ничего не успеваю. Мне кажется, что они осуждают меня…почему? Я ощущаю себя плохой матерью, плохой женой.

Но я всегда была ему верна, я всегда делала всё для нашего счастья. Я не знала других мужчин. Я родила детей, потому что он этого хотел, я отказалась от карьеры ради него. Какая может быть карьера у заурядной художницы, с другой стороны?

В последнее время я ловлю себя на мысли, что мне хочется сбежать от них. Я не хочу оправдываться за каждый свой поступок…

Они считают меня виноватой во всех бедах. Но что я делаю не так?

 

Я помню как всё начиналось. Мы все ощущали что-то неладное. В воздухе повисло напряжение, это была затяжная пауза. Наши нервы были накалены.

Мне 32 года, я состоявшийся журналист. Я живу в большом городе и у меня есть всё, что делает современного человека счастливым – стабильный доход, планы на будущее, уважение в обществе. Я не замужем и никогда не была.

Я не психолог, но мне кажется, что моё отношение к концепту семьи начало складываться именно тогда, когда имя доктора Хольмебрга в нашем доме стало звучать чаще, чем молитва или пожелание доброй ночи. Мама в упор отказывалась видеть проблему, папа за годы вахт в суровых условиях стал слишком прямолинейным и настойчивым. Мы же с Хуго разрывались между ними. Хуже ситуации не придумаешь. Они часто спорили, разговаривали на повышенных тонах. Нам оставалось только закрыть глаза и уши, чтобы этого не видеть и не слышать.

Однажды в очередной напряженный вечер я закрылась у себя в комнате и долго плакала. Плакала почти до утра под одеялом. Тогда никто не пришел поцеловать меня и пожелать хороших снов. Я уснула на рассвете с мыслью, что лучше бы папа не возвращался.

Однако, я понимала, что он прав. С мамой творилось что-то неладное.

Из записок доктора Эрнеста Хольмебрга

3 сентября 20 августа ко мне обратился муж одной пациентки, госпожи Е. (имя скрыто по этическим нормам). Жалобы мужа стандартны: - головные боли; - нарушение сна; - галлюцинации (заявляет, что видит в окне некое существо); - эмоциональная нестабильность; - апатичное состояние.   Госпожа Е. – 37 лет, 12 лет в браке, двое детей. Работает преподавателем искусства в художественной школе. Ранее на учёте у психиатра не наблюдалась. Сегодня, в 13:00 госпожа Е. пришла на прием в сопровождении мужа. Визуально наблюдается повышенная тревожность. Постоянно смотрит по сторонам, прямого контакта в глаза избегает. Признаки самодеструктивного поведения отсутствуют. Потенциальную проблему отрицает. Утверждает, что чувствует себя нормально. Подозреваю раннюю стадию психоза.

 

Вы спросите, как в моем распоряжении оказалась эта запись? Волею судеб, не более того.

Вообще, я понимаю, что доктор Хольмберг делал все, чтобы ей помочь. Однако, чем больше я анализирую эту ситуацию, тем больше осознаю, что всё это было предначертано нам судьбой. Помню, как через год после событий я задавала себе вопрос, почему именно я? Почему мы? Мы ведь самая обычная семья, ничем не выдающаяся, мы жили как все, развивались как все, мы запекали утку на день благодарения, вырезали тыквы к Хэллоуину и украшали дом к Рождеству. В нашем семейном альбоме полно душевных фотографий: вот мама шьёт нам костюмы к утреннику, вот папа учит Хуго держать удочку, наш первый поход в школу, вот нас завалило снегом и папа позирует с лопатой, вот наш пёс Хайдрик, безвременно ушедший, вот наш с братом 9 день рождения, мы готовимся задуть свечи на праздничном торте…А тут мы дарим маме с папой открытку на годовщину свадьбы. Все смеются, все счатливы.

Сейчас эти фотографии хранятся у меня в далеком ящике. Мне больно открывать альбом, больно осознавать, что все могло быть иначе. Но больнее всего тот факт, что мы никогда не поймем почему так произошло.

Слишком много драмы для начала истории. Пора продолжать.

Из дневников Патти.

6 октября

Так мало тыквы уродилось в этом году. В целом, год неурожайный. Не думаю, что мы сможем запастись витаминами на зиму.

Доктор Хольмберг говорит, что в душе я боюсь прихода новой зимы, он думает, что это обостряет мои фобии и страхи. Ох, глупости всё.

Йенс говорит, что я уже не так остро воспринимаю комментарии доктора по поводу моего здоровья. Я смирилась, не спорю. С одной стороны  я понимаю, что он хочет помочь, а с другой стороны – я не прошу помощи. Вся эта суета, тревога…всё это очень напрягает в последние месяцы. Я не могу привыкнуть к новому образу жизни.

Сегодня Хуго спросил меня, когда я в последний раз рисовала. Я подумала и вспомнила, что уже больше двух месяцев не прикасаюсь к кистям. В моей жизни не было периода, когда я переставала рисовать. Даже во время беременности, когда меня мучил ужаснейший токсикоз и тошнило даже от запаха холста, я не переставала творить. Помню, как тогда нарисовала лавандовое поле на закате. Потом неделю не могла смотреть на фиолетовый цвет, мне казалось, что он пахнет водорослями во время цветения воды.

Писатели имеют тенденцию исписываться, значит, художники изрисовываются. В последнее время я потеряла к этому всякий интерес.

Вчера приходила Форма. Она…оно…стояло у меня за спиной, когда я гладила рубашку Йенса. Оно стало заходить в дом. Оно просто ходит за мной, молча. Даже когда я его не вижу, я слышу скрип полов от его шагов. Почему-то, даже вблизи я не могу рассмотреть его очертания. Вдали оно казалось лучше очерченым.

Иногда оно кладет свою гигантскую ладонь мне на плечо и я ощущаю невыносимую тяжесть. Оно ходит за мной по дому с ладонью на плече и уже через 10 минут я ужасно устаю.

Доктор Хольмберг спросил меня, почему я его не боюсь?

А почему я должна? Оно не вредит мне.  Я больше боюсь, что скажет Йенс. Один раз он застал меня смотрящую в окно. Он несколько минут наблюдал за мной,  а потом спросил, на что я так внимательно смотрю. Я ответила, что это Форма выходит из воды. Оно походило ближе и ближе, но Йенс ничего не видел. Он начал доказывать мне, что там ничего нет. Как нет, если я прекрасно вижу, что есть?

Когда у нашего соседа Топмсона начали отказывать почки, Йенс говорил, что это нестрашно, нужно всего лишь раз-другой сходить в парилку и всё пройдёт, мол в холодное время года почки легко застудить, но у Томпсона обнаружили  рак. Он умер через месяц, сгорел как свеча, не успел даже написать завещание. А сколько раз он пытался уличить детей во лжи, наивно полагая, что они просто не хотят идти в школу и это никакая не простуда.

Я это к чему – у Йенса свой взгляд на вещи: он отрицает очевидное, но с упованием полагается на маловероятное.

Я вижу - и значит, оно есть.

Я не стала доказывать Йенсу свою точку зрения. В конце-концов, Форма может его напугать. Он ведь всегда немного комплектовал в присутствии незнакомцев. К тому же, может возникнуть много других вопросов, отвечать  на которые мне бы не хотелось.

 

14 октября

Наконец мы нашли общий язык!

Доктор Хольмберг решил больше не читать мои записи, но рекомендовал продолжать вести дневник для себя. Вопросов про Форму он тоже больше не задает.

Он попросил меня нарисовать маяк. Пойти на пирс, вернее, на то, что от него осталось после прошлой зимы, и нарисовать маяк вживую, не по памяти.

Не знаю, не очень хочется выходить из дома. В последнее время вообще мало что хочется, особенно тащиться на развалины, чтоб что-то нарисовать. Как  в первом классе, честное слово. Но я не злюсь, я понимаю, что он делает свою работу.

Сегодня слишком ветрено, завтра схожу.

 

17 октября

Этого не может быть! Они всё подстроили…

Я ходила на маяк! Я провела полтора часа на ветре и холоде, рисуя этот чёртов маяк!

Я просто не знаю, куда я дела этот гребаный рисунок…

 

Мы с Хуго слышали разговор между мамой и папой, и это звучало нелепо. Два взрослых человека не могли решить, не могли определить, ходила ли мама на маяк рисовать? Папа доказывал, что не ходила, ведь судя по ее словам, она вернулась менее получаса до того, как он приехал с работы, а ёё обувь полностью сухая и чистая стоит в прихожей. Он говорит, что этого не может быть, ведь на улице лужи и боковой дождь. Ну, допустим, что маме не обязательно было шлёпать по лужам, а капли от дождя могли спокойно высохнуть на чёрных замшевых ботинках, ведь с отопительной системой в доме все хорошо.

Мама кричала, что папа держит ее за сумасшедшую, ведь она еще не успела согреться после длительной прогулки. И правда, ее руки были холодны, а лицо выглядело обветренным и покрасневшим.

Это нонсенс. А где тогда рисунок, спросил папа? Она могла выронить его по дороге домой, ведь уже стемнело. Мама часто теряла вещи в то время: зонт, кошелек, телефон. Она была весьма рассеянным человеком от природы.

Мы с Хуго не стали вмешиваться в их спор, он предложил тихонько пробраться в мамину мастерскую и проверить художественные принадлежности. Мы пробрались, и что мы увидели? Кисти аккуратно сложены в коробке, сухие. Мольберт находился в разобранном состоянии, уже немного покрылся пылью. Бумага сложена в полке стола. С тех пор как мама перестала рисовать, в мастерской царил небывалый порядок. Всё на своих местах. Это даже не выглядело как мастерская, больше похоже на художественный магазин или музей. Всем своим видом вещи давали понять, что к ним давно никто не прикасался.

Но почему тогда она так громко плачет? Зачем она нас обманывает?

 

 

 

 

20 октября

Вчера доктор Хольмберг выписал мне лекарства.

А вы когда-нибудь задумывались о том, как определить, что вы существуете? Как понять, что ты - это не сон, не чьи-либо грёзы, не плод фантазии, не выдуманный герой? Где та грань между настоящим «Я» и чьим-то другим определением «Тебя».

А что если мы просто герои сказок больного писателя?

Что мы сами значим в этой жизни? Ведь всё кругом это совокупность правил, придуманных кем-то другим. У человека нет реального выбора: добровольно или же принудительно ему приходится жить по этим правилам. Человек даже не может себя убить, так как другие ему запретили. Нам всем приказали жить. И жить ровно, правильно.

Общество выравнивает, выправляет людей, а тех, кто не поддается - списывают со счетов как погнутые гвозди. Никому не нужен сломленный человек, иной человек.

Только как понять, что ты не такой как все? И почему?

Жили вместе, питались одной пищей, дышали одним воздухом…но однажды утром ты просыпаешься и узнаешь, что ты бракованный товар. Еще некоторое время тебя пытаются вылечить, но ты даже не понимаешь, что именно с тобой не так.

Что они видят, чего не вижу я?

 

22 октября

Наконец мне удалось побыть одной.

Какая блаженная тишина и покой.

За последнее время я невероятно устала от гнетущей атмосферы в доме, от осуждающего взгляда мужа и от настороженных детей. Они считают, что я им враг. Пусть так.

Сегодня утром Йенс отправился в открытое море на рыбалку, дети уехали к бабушке с дедушкой на весь уикенд.

Я думала, что проведу этот день в безмятежности, но оказалось, что не только домашние, но и сам дом настроен против меня.

Я села в кресло, зажгла камин, хотела послушать треск дров в костре, это невероятно завораживает. Вдруг стены начали сужаться. Сначала я услышала дикий гул, будто кто-то  и вовсе отрывает дом от земли, словно стоматолог вырывает больной зуб. Потом резко настала звенящая тиишина…Я не знаю, что со мной случилось, я не могла пошевелиться, я даже не могла отвести взгляд. Все тело заполнилось свинцом. Мне стало безумно страшно. Страшно, что нечто унесет меня вместе с домом. Я даже на мгновение подумала, что это Форма, но потом поняла, что ему не по силу такое. Да и зачем? А если это не Форма, значит, что-то ужасное, что хочет мне навредить.

Мысли как нитки сплелись в клубок.

А потом стены пришли в движение.

Нет, это не было похоже на землетрясение, ведь тогда все бы упало со шкафов, все бы сильно дрожало и рассыпалось. Нет, это была совсем легкая вибрация. Может, это не стены сужались, а сам дом уменьшался, как у Алисы в стране чудес. Но всё же кажется, что именно стены. Мне стало тяжело дышать. Мне показалось, что вот сейчас они сомкнуться и похоронят меня навсегда. А еще хуже, если они сомкнутся не достаточно плотно и я выживу, но буду постепенно умирать от нехватки кислорода.

Когда вернутся Йенс и дети, они наверняка будут меня искать, но я буду настолько слаба, что не смогу до них докричаться. Сколько вообще мне бы хватило воздуха в таком случае? Смотря насколько бы сомкнулись стены. А, может, они вообще бы раздавили меня как муху, и не осталось бы и мокрого места от меня между этих плит.

К счастью, способность двигаться вернулась ко мне очень вовремя. В секунду я выпрыгнула из кресла и бросилась прочь. Но выбежать из дома тоже было непросто, через шаг или два ноги стали ватными и двигались в разы медленнее, чем стены. Мне кажется, что выскочила я в последнюю минуту, вот-вот и плотные челюсти наших кирпичных стен бы сомкнулись на мне. Держу пари, я видела их обнаженные клыки. Я едва не попала в этот мёртвый капкан.

Удивительно, но снаружи все прекратилось. Я выбежала за калитку, чтобы отдышаться. Мне кажется, что от перенесенного ужаса у меня даже на какое-то время остановилось сердце, так как я не чувствовала пульса первое время. Я взглянула на дом – он стоял на месте, твёрд и непоколебим, будто ничего не произошло.

Что-то однозначно меня преследует.

На самом деле я не планировала описывать это событие. Скорее всего, мне бы всё-равно никто не поверил, как теперь обычно бывает. Но со мной произошло и кое-что другое, что  в корне изменило мое отношение ко всему.

Случается же так, что одна встреча делит жизнь на «до» и « после».

Теперь я вижу смысл в том, чтобы написать об этом.

В тот день, а точнее уже вечер мне некуда было пойти. По понятным причинам возвращаться домой я не хотела, я бы даже сказала, я боялась. Перспектива бродить по пляжу до утра тоже мало прельщала, но выбора не было. Выбегая из дома, я не захватила ни цента, а значит, на паром мне было не попасть.

Пляж так пляж. Благо, погода была сухая и безветренная, провести вечер в одном свитере в середину осени казалось мне возможным.

Я шла вдоль берега, размышляла над произошедшим. Я ушла уже достаточно далеко от дома, мне показалось, что там я в безопасности. Сама того не ведая я отправилась по направлению к маяку. Он старый, разрушенный, но там можно найти крышу над головой. Всё лучше, чем на улице. К тому же, велика вероятность, что туда никто не забредёт, ведь в этой части острова живём только мы и Есперсоны, которых также не было дома уже дня три.

Пока шла я насчитала 179 исключительно белых ракушек. Оказывается, не так уж и много ракушек без крапинок и бликов. Белых, как скорлупа очень мало. Я подумала, что хорошо бы их измельчить и принимать по ложке ракушечного порошка по утрам. Это ведь настоящий кальций! Или можно добавлять порошок в молочный коктейль. Только вот если попадётся хотя бы один неизмельченный кусочек, то он наверняка прорежет пищевод. От нашего острова до ближайшего госпиталя примерно часа полтора. Сначала паром, полчаса как минимум, но его надо еще дождаться с большой земли. Потом еще около получаса до места. А сборы и первая помощь? В общей сложности часа 2-3. Сумеет ли человек прожить столько времени с дырой в пищеводе? Вряд ли.

Я не стала собирать ракушки, но считать продолжила.

Вдруг я услышала голос за спиной. Я обернулась и увидела мужчину. Он также как и я неспешно брёл вдоль берега, примерно метров в 10 от меня.

«На Севере ракушки более хрупкие, чем на Юге. У нас под ногами они превращаются в песок, но босиком ходить по такому песку я бы не рискнул. Если уж уколет, так потом неделю точно хромать».

Я не помню, что я ему ответила на это.

Откуда он вообще тут появился? Он приближался, а я внимательно в него всматривалась. Высокий, одет по погоде. Но не выглядит местным. Кожа у него светлая, а глаза чёрные. Или тёмно-синие. Я, кажется, впервые поняла, что значит «глаза как омут». Огромные, гипнотические глаза. Наверное, средневековые писатели вдохновлялись бы его образом при описании демонов. Демонический образ. Плечи широкие и немного опущенные. Руки кажутся чуть длиннее, чем нужно. Копна чёрных как зола волос. Такое чувство, что его нарисовали угольным карандашом. Он выглядит как набросок, но вот с глазами переборщили, конечно. Лично я так и не научилась рисовать глаза в правильных пропорциях.

«Я сбил вас  со счёта, прошу прощения», - сказал он, подойдя ближе. Нет, он очевидно на две головы выше меня.

Мы заговорили. Да, наверняка о чём-то заговорили. Потом он представился. Его зовут Лемм.

Я рассказала ему про дом. Наверное, я не должна была этого делать, ведь при первой встрече не принято говорить, что на тебя охотится твой собственный дом. На долю секунды мне показалось, что он сделал недоумевающую и слегка растерянную гримасу. Это больше похоже на Йенса, конечно. Но Лемм и бровью не повел.

«Такое может случиться с каждым», - сказал он.

Такое может случиться с каждым…

Такое может случиться с каждым. Почему я раньше об этом не подумала?

Мне захотелось ему открыться. Я больше его никогда не вижу, подумала я. Как я могу его увидеть, если он здесь проездом? А если не проездом, ведь я так и не спросила, откуда он?

Тем не менее, мы бродили до глубокой ночи. Она была безлунная, небо чистое и звёздное. И на море полный штиль. Я рассказала ему всё: о той зиме, об аварии на шахте, о переходном возрасте, о том, как я ходила рисовать маяк,  а мне никто не поверил. Он слушал. Слушал не так, как это обычно бывает у доктора Хольмберга – надменно, свысока; не так, как слушает Йенс – перебивая и эмоционируя. Он слушал спокойно, внимательно, понимающе.

Боже, неужели за все эти годы я наконец встретила человека, который просто выслушал меня? Впервые за долгое время мне не было стыдно за то, что я рассказываю, мне не казалось, что мои слова принимают за бред сумасшедшего. Я услышала себя со стороны и многое осознала!

Мы бродили по пляжу, собирали чёртовы пальцы, считали звёзды и говорили обо всём. И так счастлива я не была никогда.

А потом он проводил меня домой.

Лемм сказал, что мне больше нечего боятся и что дом не захочет удушить меня снова, ведь я все-равно смогу удрать. К тому же, на рассвете все тревоги рассеиваются как туман.

За это время я нисколько не утомилась, хотя меня немного и клонит в сон. Я спокойно зашла в дом, я пишу сейчас эти слова, чтобы эмоции не остыли и не притупились, а потом пойду спать.

Лучшая терапия – это свежий воздух, разговор по душам и здоровый сон.

А Йенс еще не вернулся с рыбалки.

 

1 ноября

Отметить Хэллоуин как запланировали: не получилось.

Столько мороки! Яспер и Хуго изъявили желание пойти на праздник к своим друзьям. С ночевкой. На материк.

Нет, ну когда – то это должно было случиться!

Почти неделю шила костюм для Яспер. Костюм безумного шляпника. Почему нельзя было как все девочки нарядиться ведьмой, снежной королевой…или какой-нибудь феей в конце-концов? Пару штрихов, грим, лак для волос, блёстки и корзина для конфет! Готово!

Как ей вообще пришло в голову выбрать этот образ?

Хуго пожелал быть Хоббитом.

В общем, на зелёную бархатную ткань пришлось раскошелиться. Вроде все остались довольны – мама не утратила абстрактное мышление.

Конечно, ночь выдалась бессонной, я все время думала, как они там? О чём они говорят? А что если их кто-то обидит, а меня не будет рядом, чтобы их защитить?

Я как-то прочла, что гиперопека очень портит воспитание. Не стоит мне всё же постоянно прокручивать в голове плохие мысли.

К счастью, через сутки дети вернулись целые, невредимые, а главное – довольные. И мама снова стала другом.

Йенс весь уикенд проработал. Говорит, что праздник – золотое время для тех, кто хочет обогатиться. Нам сейчас дополнительные деньги бы не помешали, сеансы доктора Хольмберга ощутимо бьют по карману.

Кстати, насчет сеансов: доктор говорит, что у меня наблюдается положительная динамика. Состояние «стабильно удовлетворительное», говорит. Или как-то так.

После того случая я еще несколько раз ходила на маяк, чтобы встретить Лемма. Но его нигде не было. Он и  не обещал вернуться, не так ли? Но что-то глубоко в душе очень хочет его возвращения. Я предчувствую, что это не конец, мы еще обязательно увидимся!

В целом – неделя прошло очень хорошо. А мне всего лишь надо было с кем-то разделить свою печаль.

 

О, как точно мама описывает то время!

Мы с Хуго действительно неплохо повеселились. Первый раз попробовали пиво. Помню, как ощущали себя безумно пьяными и боялись, что мама заметит, поэтому с утра почистили зубы аж два раза и старались вести себя, будто ничего не произошло.

Она права, как резко все поменялось тогда в положительную сторону!

Конечно, она ничего не рассказывала ни про тайного друга, ни про сужающиеся стены. Мы просто вернулись от бабушки с дедушкой и увидели прежнюю маму: улыбающуюся, добрую, солнцем пропитанную маму. Папа тоже сиял. Только вот он уже приехал счастливый, не зная, что мама пошла на поправку.

Это волшебное ощущение полёта, и хотелось петь, кричать на весь мир о своём счастье!

В тот же вечер мы испекли яблочный пирог. Это был самый тёплый, самый душевный вечер в моей жизни! Папа рассказывал веселые истории, мы посмеялись от души. В доме пахло пряностями, потрескивали дрова в камине, за окном была красавица-осень. Нам казалось, что теперь так будет всегда, а то, что было – не что иное, как страшный сон. Хотя, глубоко внутри что-то щемило. Наверное, я понимала, что это не похоже на настоящую жизнь и уж точно праздник не продлится долго. Интуиция меня никогда не подводит и по сей день.

Сказка длилась ровно три дня.

 

Это было воскресенье, а по воскресеньям мы обычно ездили с папой в город: кино, мороженное, шоппинг. Это был день, когда мы с Хуго могли объедаться картошкой фри и наполнять желудки газировкой без зазрения совести. В течение недели я экономила на полднике, чтобы потом в этот долгожданный день позволить себе чуточку больше, чем Хуго. Наличие независимых финансов придавало мне авторитета в своих же глазах. Ну, и в глазах остальных тоже. Не теряя времени, я умылась, оделась и спустилась к завтраку уже в пальто, чтобы поторопить папу и брата. Однако планы треснули как осенний лёд на реке.

«К обеду приедет Мэгги».

И значит, мы никуда не едем?

Мэгги. Мэгги. Я повторяла это имя еще несколько секунд, пока в негодовании поднималась обратно в комнату. Какое пошлое, кричащее и дикое имя! Как можно так не любить ребенка, чтобы назвать его Мэгги?! В моей голове сразу всплыла картинка из старых американских фильмов: пышная женщина, платье в горошек, огромный начёс, красные губы и мундштук. Она варит кофе, курит и слушает по радио «Однажды в Пенсильвании». На её кухне горы немытой посуды и обои с причудливыми рисунками.

Это непривлекательная картина лично для меня! Я выросла на севере - мы не празднуем жизнь, не обсуждаем светские новости и не обменивается рецептами клюквенных кексов! И уж тем более мы не называем детей дурацкими именами, больше подходящими для кукол или диснеевских принцесс! И кто вообще эта МЭГГИ, чтобы отнять у меня мой заветный день?

Но больше всего меня  обидело не резкое папино «НЕТ» на все уговоры, и даже не многочисленные мамины хлопоты по дому (она, кстати, приготовила аппетитнейшую утку в апельсиновом соусе, жаль, что кусок не лез в горло), больше всего меня разочаровал Хуго. Пока я всеми силами пыталась отстоять наш законный выходной, он молча зачерпывал ложкой хлопья и с беззаботным видом отправлял всё в рот. Он равнодушно наблюдал за происходящим и даже не встал на мою защиту.

«Папа сказал, что это важно», - играючи пропел он своим тонким голоском. Что может быть важнее нас?

Как итог: меня наказали за грубость и капризничество,  заставили сидеть в своей комнате до обеда и сгорать от обиды и злости. Хуго как ни в чем не бывало помогал приводить дом в порядок к ее приходу. Папа сильно нервничал и постоянно был всем недоволен. Я слышала его ворчание даже наверху: то скатерть не достаточно выглажена, то стаканы не кристально чистые, то почему листья с крыльца никто не смёл. Меня очень злило, что мама беспрекословно исправляет все его замечания и вообще, все суетятся, будто к обеду мы ожидаем королеву Англии, а не МЭГГИ.

За полчаса до часа икс мама поднялась ко мне и всё-таки уговорила присоединиться  к предстоящему пиршеству. Я всё еще была очень зла, но мама так просила, что я не хотела ее обидеть. Мне заплели пышную косу и вынудили надеть бордовое велюровое платье с абсолютно идиотическим, как мне тогда казалось, белым кружевным воротничком.

С того дня я усвоила очень полезный урок: свои эмоции нужно хорошо контролировать, если не хочешь выглядеть как угрюмая и обиженная девчонка в разгар большого праздника. А то и хуже.

Ровно в 14:00 мы уже собрались  в гостиной в ожидании гостьи.

Хорошо запомнилось мамино нежно-голубое платье. Мне почему-то казалось, что ее кожа немного светится золотом. Она никогда не делала замысловатых причесок, вот и в тот раз лишь аккуратно уложила светлые локоны. Вообще, в стиле она придерживалась минимализма. Хотя, в голове у нее творилось известно что.

Папа был гладко-выбрит. Надушен от души. Его белая рубашка, по-моему, отражала предметы, настолько белоснежной она была. На её фоне особенно выделялся грубый мужской загар. Меня всегда удивляла возможность так загореть среди снега и гор.

Конечно, папа был красив и статен. Может, уже не так свеж, как мама. Скорее всего, это из-за постоянно обветренного лица и нахмуренных бровей. Он будто бы всё время о чем-то размышлял: то ли о возникновении вселенной, то ли о наггетсах.

Меньше всех (впрочем, как  обычно) заморочился Хуго и просто надел свою школьную форму. Он всегда был поразительным чистюлей, ни пятнышка на пиджаке даже после большой перемены.

И ровно в 14:00 раздался звонок в дверь. Папа поправил галстук, мама поспешила открывать дверь.

И вошла она. И в сердце что-то оборвалось.

В детстве я думала, что сравнивать внешность и переживать по этому поводу это удел младших школьников из неполных семей. Я думала, что взрослые не занимаются такой ерундой.

Она уверенно вошла в шикарном кашемировом пальто и чёрных туфлях-лодочках на высокой шпильке. Американские мотивы 60-х всё-таки оказались не такой уж и выдумкой, но если они и были, то в самом лучшем исполнении. Невысокая, хрупкая брюнетка с удивительно симметричным каре и поистине голливудской улыбкой. Она с юга. Пышные ресницы, карие глаза, оливковая кожа, умопомрачительная фетровая юбка – она, наверное, еще пару минут назад шла по Манхэттену в солнцезащитных очках, высоко запрокинув голову и посылая прохожим воздушные поцелуи. А теперь она тут и это никак не вписывается в местную картину мира. Теплолюбивый цветок среди соленых морских ветров.

Она сняла кожаные перчатки и протянула маме руку.

Мэгги, представилась она.

***

Мы сели за стол. Хочу заметить, потрясающе накрытый стол! У взрослых началась беседа. Из их слов я узнала, что ОНА приехала из Нью-Джерси, занимается чем-то вроде руководства отдела продаж, каких продаж – я так и не поняла. Одним словом, они с папой коллеги. Целью ее визита к нам было установление дружеских отношений с потенциальными партнёрами по работе. Точнее, под этим соусом нам преподнесли эту жареную жабу.

Ладно, согласна, я проявляю некомпетентность и выражаю абсолютно субъективную точку зрения. Я говорю воспоминаниями десятилетней девочки, которую заставили чувствовать себя как не в своей тарелке.

В тот вечер мы все так чувствовали.

ОНА сидела прямо, как струна. ОНА не снимала туфель. ОНА ювелирно управлялась со столовыми приборами, превратив обычный обед в показательное выступление.

ОНА не была жеманной или манерной, в её поведении не было игры. Её жесты, мимика, фразы – весь её образ был точёным, хорошо продуманным, но в то же время естественным. Её невозможно было смутить или поставить в тупик. ОНА обладала острым умом и поразительным чувством такта. Прекрасный собеседник с отличным чувством юмора.

Мне мерзко об этом писать, но пора признать некоторые факты, ведь я уже достаточно большая девочка, да? Папа смотрел на неё как на актрису, на небожителя. Снимаю шляпу перед её умением держаться на публике!

И я могу понять, почему он так делал. В наш размеренный северный быт, в наше неторопливое течение жизни ворвался вихрь. У нас всегда холодные руки, мы немного скупы на эмоции, мы ценим уют и комфорт, мы прагматичны и рассудительны. ОНА эмоциональна и харизматична. ОНА авантюристка и кокетка. И она вовсе не актриса, не небожитель, она никогда не жила в шикарных апартаментах с панорамными окнами и видом на таймс сквер. Она Мэгги, обычная девчонка, выросшая в маленьком провинциальном городке. Мэгги, приоритетом всей жизни которой, была карьера и успех. Она добилась всего сама. Она любит себя баловать. И теперь, перевалившая за тридцать, но наверняка популярная у противоположного пола, Мэгги ищет пассию. Кто мы, чтобы винить её в этом? Кто мы, чтобы осуждать?

Мне понадобилось 15 лет, чтобы это осознать. 15 долгих лет, чтоб перестать ненавидеть весь мир за, что случилось с моей семьей.

И я передаю слово маме.

 

3 ноября

Иногда я думаю, а что, если бы я хоть на день перестала быть женой с обязанностями и превратилась в жену с желаниями?

И да, я ненавижу описывать всё это, мне надоел этот бессмысленный и скучный трёп, но я уже не могу остановиться. Я не могу продолжать, пока не запишу.

Отвратительный это был день!

Йенс  пригласил на обед коллегу по работе. С самого утра мы как ошпаренные бегали по дому, наводя чистоту и порядок, чтобы ей угодить! И почему они решили взвалить всё это на мои плечи?

Йенс говорит, что наладив контакт с ней, у него появится возможность выйти на хорошего поставщика. И снова мы вынуждены подстраиваться по его деятельность.

Сначала всё было хорошо, но к концу вечера что-то изменилось. Вернулась головная боль. Я буквально слышала это жужжание внутри. Даже не жужжание, что-то похожее на мычание. Будто кто-то пел мантры внутри моей головы.

А потом…я не знаю, заметили они или нет. Потом предметы в комнате начали трястись. Я, было, подумала, что это опять стены. Не знаю, как мне удалось сдержать паническую атаку на этот раз. Но стены не двигались, это было просто методичное дрожание сначала всех приборов и посуды, а потом и всего остального в гостиной. В течение нескольких минут дрожание превратилось в  ритм…они будто собрались водить хоровод.

Звук усиливался…но я могла различать всё по-отдельности: вот вилки и ножи стучат по тарелкам, стаканы стучат по столу, блюдо с десертом глухо подпрыгивает, тикают часы, картина бьется о стену, колышется люстра, дрожат подушки на диване, дрова шевелятся в камине, я клянусь, я даже слышала как ветер разносит листья по двору! И кто-то стучался в окно…да, точно, там был кто-то! Я уже была готова закричать, но Йенс вовремя коснулся моей руки. И вдруг – все затихло. Они остановились. Я подняла взгляд на сидящих за столом, они все недоумевающе на меня смотрели. Йенс сказал, что я выгляжу неважно и что мне нужно прилечь. Он извинился и отвёл меня в комнату.

«Ева, ты устала, тебе надо отдохнуть. Приляг, я провожу гостью».

И ушел.

Я никогда еще не чувствовала себя такой одинокой. Он никогда не называет меня Евой. Это имя чуждо мне.

Стало очень страшно, меня начало знобить. Я разделась и залезла под одеяло с головой.

Я точно помню, что кто-то сел на край кровати. Кто-то обнял меня и прилег рядом. И я заснула.

 

12 ноября

Таблетки, которые мне выписал доктор Хольмберг, помогают справиться с бессонницей. Это плюс.

Погода облачная. Дождей нет, но остров окутал туман. Будто облако упало.

Я поняла, что когда я больше гуляю и дышу воздухом, мне становится легче. Солёный морской ветер способствует улучшению настроения. Или не совсем ветер.

Я снова встретила Лемма.

Я уже даже не рассчитывала его увидеть, но мне несказанно повезло. Каждый день примерно в полдень мы встречаемся и гуляем по побережью. Обычно мы доходим до маяка и обратно. Вглубь острова  мы ни разу не ходили.

Каждый раз я удивляюсь, какой он потрясающий человек! Он понимает меня и никогда не осуждает. Ах, если бы я встретила его раньше, всё было бы совсем иначе. Вся моя жизнь – это утомительная бесцельная дорога. И вот, когда я уже истощилась от жажды – он стал моим спасительным глотком родниковой воды.

Мы много разговариваем о душе, о Боге и о смысле. Я начинаю смотреть на этот мир по-другому. Уже четыре месяца я наблюдаюсь у психиатра. Четыре месяца четверть зарплаты мужа уходит на оплату моего лечения от неизвестной болезни. Доктор Хольмберг играет с моим подсознанием, исследует его, как подопытного кролика, ставит эксперименты, втыкает иглы, режет, зашивает, а  потом опять режет. Для чего это всё?

Я не верю в психиатрию как в науку о душе человеческой. Её просто не может существовать, ведь это неразумно и глупо измерять душу как вес и рост. Предмет этой науки – душа, но, секундочку, кто видел её? Кто когда-либо прикасался к душе? Как можем мы лечить то, что не поддается описанию?

Прогрессивное человечество пытается «подогнать» под норму само НАЧАЛО, истину жизни.  Как можете вы, доктор Хольмберг, сказать, что моя душа больна? Чем больна? Почему?

Человек не может придумать новый цвет, не может представить бесконечность, да человек даже не может понять, откуда он на этой земле! Однако, он всячески отрицает иное видение. Если ОДИН видит то, что не видит СОТНЯ, то где доказательство,  что именно этот ОДИН безумец? А что если открыть глаза и взглянуть на мир не из-за решетки социальных норм и конвенций?

Душа – это высшая мудрость.

Общество действительно живет по определённым законам, только вот навязывание определённого мировоззрения это уже слишком. Разве я не замечаю, как смотрит на меня моя семья?  Муж отстраняется, считая меня сумасшедшей, дети побаиваются собственной матери. Я не виню их за то, что они не видели как посуда водит хоровод в гостиной, за то, что стены не пытались раздавить их как муравьев, я не виню их за то, что их не навещает неведомое черное существо! Может, они все видят, но не хотят говорить – пусть так, но я ведь вижу и чувствую наверняка! Что с этим делать? Скажете, что этого нет? Как же нет, когда есть!

Ведь меня тоже может не быть, я могу быть вымышленным персонажем. И тогда уже они все спятили. Меня ведь они видят точно, да?

Видят, но не понимают.

 

Я, наверное, уже говорила, что очень долго собиралась рассказать эту историю. Сначала, я думала, что расскажу ее, когда раны в моей душе перестанут кровоточить. Однако, годы шли, а боль всё не уходила. Значит, можно начинать.

Зачем я это делаю?

Я привожу отрывки из дневников душевнобольной женщины, подчистую, несвязанные и обрывчатые. Сопровождаю их своими комментариями. И вроде бы ничего необычного, только это не художественный роман и не задумка автора. Я не собираюсь делать из этого бестселлер, я не хочу прокричать на весь мир, как мне плохо и как несправедливо со мной обошлась жизнь. Просто мы живём в мире иллюзий, не замечая, что каждый день может стать последним. К чему мы все стремимся? Успех, карьера, деньги. Все вокруг такие самоуверенные, будто абсолютно убеждены, что завтра всё будет так же хорошо, как и сегодня.

Ладно, к чему я клоню …

Вот я тоже была обычной девочкой, плавно входящей в пубертатный период. И мне как никогда нужна была мама, чтобы поддержать меня в трудный момент, чтобы придать уверенности в себе. Я тогда мечтала, что обязательно буду делиться с ней своими чувствами, советоваться перед первым свиданием. Это прозвучит странно, но я представляла, как в один вечер меня обязательно обидит какой-нибудь мальчик, я приду домой, упаду к маме на колени, разрыдаюсь. Она будет гладить меня по голове, успокаивать. А папа скажет, что никогда не позволит ни одному мужчине сделать мне больно. И тогда мне уже не будет так обидно, ведь я под надежной защитой. Мама сделает мне какао перед сном, мы проговорим до полуночи, она поцелует меня и я усну.
О чем мечтают другие девочки – знаю только из фильмов и рассказов одноклассниц.

К слову – да, я была очень закомплексованным подростком. Помню как сейчас - медные, неприлично вьющиеся волосы, веснушки, совсем не утонченные черты лица. Я себе казалась маленьким коренастым мальчишкой. Я почти все время носила джинсы и джинсовую куртку. Я думала, что в платье буду смотреться смешно и, поэтому всячески отвергала мамины попытки приучить меня  женственно одеваться. Иногда она всё же вынуждала меня надевать что-то подобное, но с большим сопротивлением. И вообще, я пошла в бабушку. Наша бабушка была солнечным, веселым человеком с огромным сердцем! Ей веснушки и кудряшки придавали только шарма, подчеркивая ее легкий характер и незаурядный ум. Меня же с ней сравнивали только до того момента, пока не знакомились лично. Маленькая угрюмая копия бабушки. Ах, если бы мне передалось хоть немного маминой красоты! Или хотя бы папиной. Хуго повезло больше всех. От мамы у него синие, как океан глаза. От папы тонкие черты лица. В нашей семье красивые были все, кроме меня. Так я думала, будучи ребенком. Удивительно, мы ведь родились в один день, но почему мы так непохожи? Однажды я предположила, что меня перепутали в роддоме и вместо меня где-то растёт девочка небывалой красоты.

Вообще-то я не планировала тут рассказывать о своих комплексах детства, я планировала рассказать о месте, где мы жили. А это достойно отдельного внимания.

Однажды, разбирая старую корреспонденцию, я обнаружила письмо мамы к ее подруге по переписке. Наверное, забыла отправить. Помню, какое-то время она очень увлекалась этим, у нее были друзья из Аргентины, Японии и, если я не ошибаюсь, России. Она рисовала потрясающие открытки с удивительными видами. Главным предметом, конечно, было море и всё, что с ним связано: маяки, корабли, киты. У мамы были очень хорошие отношения с цветом морской волны. Она каким-то чудесным образом смешивала краски и получала больше десятка оттенков голубого. Она могла нарисовать произведение искусства из одних только синих тонов. Её фишкой было изображать один ярко-красный предмет на фоне моря или неба. Будь то крыша маяка или лодка. Очень минималистично. Помню, что ее открытки даже печатались в местном журнале. Так вот, это я к чему – нашла я однажды ее письмо некой девушке по имени Луиза. В этом письме мама очень точно описала нашу жизнь на острове и даже историю нашего там появления. Скажу честно, некоторые моменты я сама узнала из этого письма. Поэтому, пусть мама сама расскажет про остров (формальности в виде приветствия опускаю).

 

Из письма Патти к Луизе:

«В прошлый раз ты очень удивилась тому, что мы живём на острове, и просила меня подробнее рассказать, об этом месте. Слушай.

Родилась и выросла я в небольшом городке. После школы решила поступать учиться в академию искусств, а это на другом конце страны. В погоне за мечтой, оставила все и уехала ловить птицу-счастья за хвост. Поймала. Шесть лет студенческой жизни, и, как в счастливой сказке, под конец обучения я уже была обручена с Йенсом. После учебы мы сперва планировали остаться в городе, даже сняли неплохую квартирку. Однако, прожить там было сложно и финансово, и морально. Потом Йенс случайно обмолвился, что от родителей ему достался дом на далеком острове. Это страшная история, его родители погибли, когда ему было 15. Они попали в ужасный шторм. Отец Йенса был моряком, и, однажды, они с его матерью просто не вернулись с рыбалки. Йенса забрала к себе тётя, а дом пустовал. Поначалу никакие уговоры не могли убедить его хотя бы разок съездить туда и хоть одним глазком посмотреть на дом и на остров. Однако, спустя год мы поняли, что дела у нас в городе идут плохо и нам пришлось съехать с квартиры. Кроме того, я уже пару недель как носила под сердцем своих драгоценных малышей. Но это выяснилось чуть позже.

Долгий путь и мы на месте. Население этого острова на тот момент было около 320 человек, если я не ошибаюсь. Да, немногочисленный островок. Тем не менее, там была своя школа и рыбный завод. Рабочие приезжали на вахты, жизнь кипела. Материковая часть была относительно недалеко, 15-20 минут до большой земли.

Больше всего меня поразил дом. Это не дом, это особняк! После маленькой пыльной квартиры, это просто несказанное дарование заселиться в этот сказочный замок. Родители Йенса всю жизнь положили на благоустройства семейного гнездышка. И не зря, прошу заметить! При всей нашей северной сдержанности, этот дом, даже после стольких лет застоя, выглядел как на картинке! Конечно, пришлось приложить немало усилий, чтобы обновить штукатурку, окна, поставить новый забор и прочистить трубы. Но через пару месяцев мы всё наладили. Йенсу поначалу было очень некомфортно, его можно понять. Потом все мысли и заботы были только о предстоящем пополнении и всё как-то само образовалось правильно. Мои родители переехали поближе, конечно, они предпочли все же остаться на материке, но это уже не сотни километров.

Через пять лет на нас обрушился сильнейший ураган, который я когда-либо видела в своей жизни. Лу, я готова поклясться, что Бог просто нас спас, ведь дом наш стоит на самом побережье. Частично повредилась крыша, но это не так страшно. Западную часть острова, там, где завод и школа, в которой я, кстати, до того момента преподавала искусство, затопило. Больше половины домов на полметра ушли под воду. Колоссальные убытки. Конечно, почти все население тогда покинуло остров, завод и школа закрылись. Осталось примерно 10 семей, включая нас. Йенс, естественно, потерял работу. Он настаивал на том, чтобы мы покинули остров как можно скорее, но будем честными, кто купит наш дом, после того, что произошло? Да и переезжать с двумя детьми неизвестно куда тоже не самое хорошее решение. Так мы и остались там. Потом Йенс устроился на Свальбард, а я стала преподавать в университете на материке. Благо, паромы ходили исправно, несмотря на немногочисленное население.

Знаешь, а я очень рада, что мы остались. Я не представляю свою жизнь где-то еще. Мне тут так спокойно. Я могу часами смотреть на море из окна, или сидеть на веранде, закутавшись в теплый плед, вдыхая соленый бриз и читая книгу. Или писать картины на побережье. Это моё место. С тех пор, как западная часть острова опустела – стало особенно тихо и безмятежно. Завод больше не шумит, да и школа мне на самом деле немного поднадоела. А дети пошли учиться на материк, это не проблема. Поэтому, лично для меня этот ураган принес больше, чем отнял. Стыдно признаться, но это так.

Теперь, полагаю, я рассказала всё, что касается нашей прежней жизни. Можно ли назвать те дни счастливыми? Думаю, да. Вопреки всему.

С приходом зимы мама снова стала рисовать. Сюжет ее произведений изменился. Раньше она очень любила пейзажи, конечно же море. Все было нежно и плавно. Но в один день я застала ее рисующей что-то абстрактное. Странно, это никогда не прослеживалось в ее творчестве. Я долго стояла и смотрела, как она медленно, не отрывая взгляда, водила толстой кистью с черной краской по холсту. Она делала какие-то непонятные спиралевидные движения. По сути, это и была одна большая спираль по центру. Я спросила ее, что это. Она ответила спустя пару минут «это тучи над моей головой, милая».

Глава 2

3 декабря

Я посчитала плитку в холле. Ровно 74. И одна треснута. Та, что в левом углу. Может, это демон стучал по ней своим копытом?

У нас большой дом.

Мне кажется, я начала слышать чужие мысли. Да, да, это так. Яспер с утра подумала, что хочет фисташковое мороженое. До воскресенья еще далеко, а хочется уже сегодня. Хуго думал о каких-то фонарях…наверное, готовится к Рождеству. Ведь скоро же Рождество?

Мысли Йенса меня беспокоят больше всего…Он думает о потопе. Да, он думает, что нас скоро затопит. Как тогда. Только в этот раз наш дом полностью уйдет под воду. Вместе с нами уйдет. Нет, этого же не может быть! Я боюсь, что он захочет увезти меня отсюда. Нас увезти. Но куда?

И они все очень громко думают. У меня уже пухнет голова от этих звуков.

А еще, мне кажется, что я слышу и другие мысли. Кто-то рядом думает. Думает тихо, будто боится, что я его услышу. Но я ведь все-равно слышу. Даже не так, он не думает, он шепчет. Да, он шепчет какие-то цифры. Его трудно разобрать, потому  что я слышу его только когда все думают одновременно. Он явно не хочет, чтобы я слышала только его.

Три-два-семь-три

Три-два-семь-три

3-2-7-3

Это цикличность. Это круг. Он бегает по кругу.

А в нашем доме можно бегать по кругу? На первом этаже, если бежать гостиная-столовая-библиотека-холл.

Гостиная – столовая – библиотека –холл

Я поняла, это не цифры, это его маршрут.

А кто есть он?

Он что-то маленькое. Это может быть ребенок, но он так громко топает, будто у него копытца вместо ног.

 

22 декабря

Когда  я умру, от меня не останется ничего, кроме воспоминаний. А какой меня запомнят?

Ну, прежде всего, помнить меня будут лишь мои родные. Мама и папа запомнят меня маленькой, нежной девочкой с большими надеждами на будущее. Именно такой я была, когда покинула дом в 17 лет.  Они не боялись отпустить меня во взрослую жизнь. Почему? Неужели они настолько верили в меня?

Дети запомнят меня…

Иногда я думаю, что дневник надо уничтожить до момента моего перехода в иной мир.

Но!

Во-первых, я не знаю, когда это случится, следовательно -  я не могу уничтожить дневник в какой-то определенный день. И вообще, эти записи  - единственное, что помогает восстановить связь с реальным миром.

Во-вторых, порой я думаю, что в моменты «просветления» (так доктор Хольмберг называет мое относительно стабильное эмоциональное состояние) я могу хоть как-то оправдаться. Я совершенно ужасная, эгоистичная мать, которая посвятила свою жизнь копанию в себе, вместо того, чтобы растить детей здоровыми и жизнелюбивыми. Я ничего им не дала, я заперла их на острове, вдали от реальной жизни.

Так вернемся к исходной проблеме – какой меня запомнят дети?

Я долго думала над этим вопросом. Наверное, надо описать предшествующие события. Почти две недели я провела в клинике на материке.

Боже, мои мысли путаются и я не знаю, с чего начать.

А, в прочем, кому это надо? После моей смерти мои вещи будут аккуратно собраны в коробки и рассортированы по назначению: одежда пойдет малоимущим, а рисунки и этот дневник будут вечно храниться в гараже или на чердаке, пока очередной потоп или, может, пожар не уничтожат их и не превратит всю мою жизнь в пепел. После меня ничего не останется. Воспоминания сгорят быстрее, чем холсты и кисти.

Да меня в принципе и не существует. Я – это мои мысли вне физической оболочки, художественные принадлежности, растянутый красный свитер, подаренный мне когда-то соседями на Рождество, небольшая библиотека со старыми потрепанными книгами. И те я бессовестно стащила с университетской кафедры. У меня нет ничего. И во мне нет ничего. Во мне нет идеи. Нет концепта. Кто-то сделал набросок или написал полглавы бессмысленного рассказа, а потом смял листок и бросил в камин. Он дал немного света, немного тепла и сгорел. Для меня слово «я» потеряло всякий смысл. Меня нет. И я бы отказалась от этого слова, если бы могла по-другому именовать ТО, что пишет сейчас эти строки в полутьме. И я (нечто) спрашиваю себя – а была ли я (что-то ) раньше? Кто-то ведь покрасил стены в этой комнате в цвет кондиционера для белья? Ужасная концентрация мяты и зеленого чая, здесь жутко пахнет, как будто стены из дешевого мыла.  Кто-то родил двух маленьких людей, которые ходят по этому дому, чьи вещи всюду раскиданы, напоминая о жизни. И этот человек, оплачивающий сеансы психотерапевта тоже есть, и доктор нужен не ему. Значит, помимо этих трех есть еще кто-то. И это я. Нечто, что видят другие, но не видит само себя.

    

24 декабря

Я обычно была против медикаментозного лечения. Если это, конечно, не туберкулёз или еще что похлеще. А в остальном – человека лечит соленое море и свежий воздух. Я же уже это говорила, да? У нас в доме нет лекарств, потому что все мы лечимся на побережье. Простуду я могу вылечить мёдом и чаем с малиной. Кишечную инфекцию настоем дубовой коры. Хотя, этого тоже почти не бывает. Голова у нас не болит. Разве что у меня и то только в последний год.

Мы просто не можем болеть, потому что у нас холодно и бактерии не размножаются в такой среде.

Правда, это не показалось весомым аргументом для доктора Хольмберга и в конечном счете он прописал мне «панацею от печали». Меня все держат за дуру.

У меня нет печали. И нет боли. Нет злости. Нет страха.

Я все еще пытаюсь сложить пазл в голове и понять, что на самом деле происходит.

Лемм говорит, что это кризис отношений. Всё-таки мы уже много лет вместе, всякое пережили. Да и чего скрывать, эмоции уже не те. Всё больше быт, заботы, проблемы.

Мысли Йенса сейчас заняты работой и поддержанием дома – то труба даст течь, то крыша, то дымоход засорится, то подвал затопит. Снега нет. Дожди и слякоть.

У нас на веранде стоит такое старое, наполовину прогнившее, кривое кресло-качалка. Там никто не сидит. Оно совершенно не вписывается в общий интерьер и не несет никакой смысловой нагрузки. Не важно, что у нас происходит – буря, шторм, штиль или удивительный красный закат, когда все выходят, закутанные в пледы,  с кусочком клюквенного пирога и кружкой кофе с корицей, чтобы посмотреть, как солнце тает за горизонтом – это кресло всегда на своем месте и всегда без дела. У нас есть прекрасные плетеные стулья и скамья с пёстрыми подушками, на которых все уютно размещаются. Даже когда кто-то из соседей забегает рассказать важную новость или принести почту и угоститься нашим семейным пирогом – никто не садится на это кресло. Его будто нет. Мы с Йенсом никогда не обсуждали его назначение там или возможность дальнейшей утилизации. Я никогда не видела, чтобы дети играли рядом или хотя бы как-то задействовали его в своих играх. Когда вот-вот должен разразиться шторм, мы в спешке уносим из сада в дом все ценные и не очень вещи: фигуры гномиков, горшок с мелочью, бедного, кривого Санту с козырька, который там и летом и зимой и который уже порядком выцвел и потерял помпон на шапке. Всё, что попадается нам на глаза – даже случайно упавшие под крыльцо пластиковые стаканы или давно забытая одинокая варежка – все прячется в дом. Как в знак любви и уважения к вещам, которые служат или служили верой и правдой. И только все всегда проходят мимо этого кресла. Оно было тут до нас и, я уверена, что будет после нас. Оно не заслужило такого невежественного отношения. Когда все жмутся ближе к камину, закутываясь потеплее, когда задергиваются занавески, отключается электричество и зажигаются свечи, когда все с замиранием сердца и с таинственным благоговением слушают, как ветер терзает мир снаружи, ни у кого не возникает ни капли жалости к бедному старому креслу, которое стойко выносит все тяготы жизни. После бури мы можем обнаружить, что случайно не увидели в траве какую-нибудь садовую фигурку крота, размером с яйцо, и долго ощущать чувство вины за то, что бросили его умирать. Даже если крот не пострадал. Однако, по отношению к креслу всё также холодное безразличие. Вот я и не понимаю, чем оно это заслужило?

Я ведь тоже в числе тех, кто стабильно его игнорировал. Сердобольное лицемерие. Мы любим тех, кто заслуживает нашей любви. Мы любим яркое, новое, красочное, а остальное не достойно нашего внимания. А сейчас я понимаю, что я и есть это кресло. Точнее, раньше я была плетеной скамьей с пестрыми подушками, а теперь я старое скрипучее кресло. Выкинуть нельзя, оно тут всегда было, но и в дом заносить не хочется. Пусть пока постоит на улице, а там видно будет, как с ним поступить.

Сегодня я до полудня просидела в самом темном и самом дальнем углу гостиной. Оттуда все-равно открывается хороший вид из панорамного окна напротив. Я как бы издалека смотрела на все происходящее в доме. И на море тоже смотрела, считала девятую волну. Я вроде как была частью спектакля, но как персонаж из массовки. Конечно, я делала вид, что читаю, ведь безмолвное сидение на одном месте в течение 3,5 часов могло вызвать много вопросов. Книга лежала у меня на коленях, тусклый дневной свет не позволил бы разобрать ни слова. Но никто не стал вдаваться в подробности. Мама читает. Маму не беспокоить. Я даже не поменяла положение ног, предварительно согнув их под себя. О чем, кстати, потом пожалела, ведь мои мышцы чуть не атрофировались. Я видела нашу семью, как она есть. Типичный этюд на тему ежедневной рутины. Дети вернулись со школы, съели по тосту с шоколадным маслом, запивая газировкой. Сначала все было хорошо, но потом они не поделили последнюю банку колы и началась ссора. Пытаясь выхватить банку из рук брата, Яспер уронила ее. Все разлилось по полу. Испуганно обернувшись на меня, они в сию же секунду схватили первое попавшееся полотенце, чтобы вытереть пол. Я сразу же опустила глаза в книгу. Мы сделали вид, что не видим друг друга. Они быстро вытерли лужу и ретировались к себе наверх. По дороге к лестнице Хуго заметил еще одну маленькую лужицу у холодильника и как бы невзначай вытер ее носком. До обеда я лишь слышала звук от телевизора, доносившийся со стороны их комнат, топот и периодические споры.

Йенс куда-то собирался. Я уже давно не слежу за его графиком, потому что все меняется день ото дня. Он может вернуться с работы в четыре, а может глубоко за полночь. Может работать без выходных, а может среди недели сделать себе отсыпной. Чем он занимается? Продажей. Чего? Чего-то. Я не знаю. Он объяснял, но всё так сложно, что я забыла. Сегодня он суетливо куда-то собирался. Скажу сразу – я ненавижу гладить вещи. Я делаю это редко и только по требованию. Стирать – да, готовить – обожаю, заниматься садом – всегда за. Но только не гладить белье! Слава Богу, у нас нет особой надобности. Ввиду постоянного холода, ветров и дождей, мы вынуждены одеваться практично и максимально комфортно: свитер, толстовка, джемпер тонкой вязки, если повезет. Джинсы, спортивный костюм. И на мое счастье, это можно не гладить. Достаточно аккуратно сложить и готово. Сколько раз за последние пару лет я видела Йенса в классической белой рубашке? Когда умер наш сосед, и когда приходила та женщина. С первым все понятно, да и со вторым в принципе тоже. В обоих случаях этого требовали манеры приличия. Что сегодня могло заставить его снова надеть ту самую рубашку? Ума не приложу. Однако, спрашивать я ничего не стала, ведь сегодня я сторонний наблюдатель. Безучастный актер массовки. Сижу, читаю как бы.

Весь взволнованный, нервный и раздраженный, он гладил рубашку на кухонном столе, прямо на скатерти. Предварительно проверил, нет ли там крошек или влажных пятен. Они там были, конечно, я отсюда не видела, но предполагаю, что был шоколад и хлебные крошки. Выругавшись тихонько себе под нос, он ладонью стряхнул все следы детского обеда, потер скатерть тем самым многострадальческим полотенцем, нежно подул на поверхность и только потом аккуратно, как невеста укладывает фату, расстелил свою рубашку. Йенс человек осторожный, резких движений не делает. Судя по всему, он поставил утюг на самый слабый режим, ведь отглаживал он свой наряд минут 15. Явно довольный результатом, но очевидно не замечающий, что на спине остались большие вмятины, муж унес рубашку в комнату. Минут 10 его не было, а потом он вышел. Не просто в рубашке, а еще и в брюках! Да, вот так. Не знаю, кто придумал скотчем отдирать ворсинки и маленькие волоски от одежды, но он молодец.

 

26 декабря

Рождество!

Как же это прекрасно.

Одно из лучших празднеств было лет пять назад. Мы долго к нему готовились. Яспер и Хуго тогда сделали свои первые новогодние игрушки. Мы сушили апельсины, разукрашивали стеклянные шары, а в потайных уголках дома, на книжных полках и комоде,  оставляли палочки корицы. К вечеру испекли незабываемое имбирное печенье. И еще я приготовила поросенка с черносливом.  Йенс приехал как раз к ужину 25 декабря. Привез нам всем подарки. Яспер он подарил огромную фарфоровую куклу. Никогда не видела таких правдоподобных кукол! У нее были шикарные локоны пепельного цвета, большие зеленые глаза, пушистые черные ресницы  и лицо, цвета топленого молока. А на щеках такой приятный морозный румянец. Это идеальное создание, правда. Автор точно вложил душу в эту куклу. Мне даже казалось, что глядя на нее под любым углом, она все равно смотрит тебе в глаза. Яспер назвала ее Лола. Только жизнь Лолы была несладкой. В феврале мы посетили каток на материке. Яспер не хотела расставаться с куклой, поэтому каталась вместе с ней. А потом уронила ее на лед. Лола треснула как хрустальный стакан. Ее голова раскололась напополам. Какая же была трагедия! Мы, конечно, склеили ее дома, но она перестала быть красавицей и Яспер благополучно ее забросила. Обидно как-то. Она же все еще оставалась любимой куклой, разве нет?

Для Хуго Йенс привез шахматы из слоновой кости. Сказать, что это не лучший подарок для пятилетнего ребенка – ничего не сказать. Мне же он подарил золотую подвеску в виде ангела.

В общем, это было хорошее рождество. Мы разожгли камин, поужинали, запустили красивейшие фейерверки на берегу, потом вернулись и посмотрели «Один дома». Уют. Гармония. Любовь.

В следующие пять лет уже не было так весело. Йенс почти каждый год был на вахте, потом дети болели, потом умер наш пёс. Не очень, честно говоря.

А сегодня все совсем по-другому. Хуго и Яспер отправились к бабушке с дедушкой на материк. Мои родители решили, что не стоит оставлять детей с «больной» мамой. Они не показывают, но я же вижу, что ко мне пропало доверие. Забрали их под каким-то нелепым предлогом. С другой стороны, зачем им сидеть со мной в этом холодном доме, когда можно повеселиться от души?

Йенс опять уехал. Даже после того, как он оставил работу на Свальбарде, он все равно почти все время находится вне дома. Вот и сегодня опять какие-то неотложные дела. Обещал вернуться к полуночи. Сейчас 10 вечера, его пока нет. И ладно.

А в целом-то что за день!

Мы снова встретились с Леммом на берегу. Потом я пригласила его к нам. Не совсем правильно для замужней женщины, да?

Я не могу устоять.

Господи, прости.

Я не могу больше сопротивляться.

Нет, естественно, я не собираюсь бросить все и сбежать с ним в закат. И, нет, это не физическое влечение. Это какие-то высшие силы. Я не могу объяснить по-другому. Это понимание на уровне телепатии. Это идеальное совпадение. Мне не нравится вся эта высокопарная лексика, но как описать?

У меня болит сердце. У меня болит душа. Когда я с ним разговариваю, я чувствую, что она уходит из моего тела. У меня начинается головокружение. Это как прыгать с парашютом, если у тебя акрофобия. Я смотрю на него как на произведение искусства. У Мадонны есть песня “Masterpiece”, она поет “I stand in front of a masterpiece”. Именно так я ощущаю себя с ним. Как я вообще жила раньше?

Он открыл мне глаза на всю мою жизнь.

Что я видела кроме университетских стен и этого забытого Богом острова? Чем я занималась, кроме живописи и воспитания детей? Кого я встречала, кроме сонных студентов и вечно озадаченных коллег? Кого я любила, кроме этого мрачного и скупого на эмоции человека?

Я терплю и молчу. Он работает, он устает. Не спорь, не перечь. Не проси ласки, когда он устал. Не задавай лишних вопросов. Приготовь ужин и займись своими делами. Не будь расточительной и занудной. Улыбайся и не нагружай его проблемами. Следи за фигурой и за осанкой. Не провоцируй и не заставляй ревновать. Не ревнуй сама.

Хочешь плакать – запрись в ванной и открой кран, чтобы заглушить всхлипывания. Хочешь перемен? Стало скучно жить? Вспомни, чем закончилась жизнь Эммы Бовари. Не будь глупой. Мужчины не любят, когда ты плачешь и когда у тебя что-то болит.

Мне потребовалось почти 20 лет, чтобы общество перестало воспринимать меня как бездельницу и нахлебницу. Художник – это не профессия. Что преподает? Искусство? А что, рисунки уже не приносят доход? Ну, хоть так. Хотя, учитель рисования это, конечно, не карьера мечты. Мы на севере, нам всем равно до искусства. У нас есть рыба, есть нефть. У нас заводы и малый бизнес. Это золотая жила, очень неумно было с ее стороны упустить такой шанс. У нее в голове романтика. Она какая-то слишком возвышенная. Она легкомысленная. Дайте ей  три жирных тунца, пусть чистит, разделывает и думает о жизни. Чтоб не казалась сказкой. И пусть попробует в холодной воде по локоть в чешуе, крови и кишках постоять на ногах часов 10. Тогда и наведется порядок в мыслях. Что может дать детям такая мать, как она?

Я и раньше, конечно, это понимала. И старалась идти максимально близко к этой праведной тропе, пусть и своим путем. И я стыдилась себя.

Лемм первый человек, с которым я решилась об этом поговорить. Может показаться, что он сбивает меня с пути. Нет. Он сегодня заварил чай с еловыми иголками и приготовил шоколадные маффины. Я просто сидела и смотрела на него. На моей кухне совершенно посторонний мужчина весьма удачно управляется с десертом. Лемм такой легкий и понятный. У меня такое чувство, что я знаю его всю жизнь. Рядом с ним я чувствую себя правильно. Я не притворяюсь. Я могу заплакать. Могу громко смеяться. Я могу послать весь мир, когда мир посылает меня.

И все же это был волшебный день! Мы объелись сладким, испачкали мукой  всю кухню, выпили бутылку виски на двоих и танцевали на столешнице. Мы слушали Френка Синатру, катались по дому на детских велосипедах. Посмотрели одно из этих глупых новогодних телешоу. Потом я уснула, наверно. А когда очнулась – его уже не было.

Он ушел. У меня жутко болит голова, я не могу перестать плакать. Мои волосы в муке, а свитер в шоколаде. У меня на кухне гора немытой посуды и на паркете черные следы от колес велосипеда. Праздничный ужин не готов. Даже елки нет в этом году. Семья далеко. Я сижу одна и пишу это в свой дневник. Я уже не понимаю, что из этого правда, а что мне привиделось. Моя жизнь раскалывается, как голова куклы Лолы. Но это самое счастливое рождество. Мне открылась какая-то истина, только я  пока не понимаю какая. И я готова умереть. Это как конец полярной ночи. Сейчас взойдет солнце. Сейчас я допишу это, положу ручку на стол и мое сердце разорвется от эмоций. Я за один день прочувствовала и увидела всё. Я готова умирать.

 

 

 

Глава 3

Когда я в первый раз прочла эти записи, меня охватил ужас. Знаете, на лбу выступил холодный пот и будто всё тело ослабло. Как когда кто-то сообщает страшную новость. Больше я такого в жизни не испытывала. Ведь то, что происходило с нашей семьей, было даже немного предсказуемым. Я в то время уже была достаточно взрослой (да-да), чтобы осознать, что к чему. Я своими глазами видела, как все рушится и, конечно, я понимала, к чему все идет. Но мама никогда не рассказывала нам о нем.  Мне стало до жути тоскливо от одной мысли, что в то рождество все оставили ее. И мы, и папа. Она была там совсем одна.

Может, мы и не виноваты (я имею в виду меня и Хуго), мы ведь были детьми (противоречу своим же словам), и мы делали так, как нам велели взрослые. Сказали, что надо ехать к бабушке с дедушкой – мы и поехали. Нас просто заманили дурацкими развлечениями.

А нас самом деле, это рождество, этот тихий, семейный праздник был точкой отсчета.

Я журналист. И я считаю себя профессионалом. И как профессионал, я считаю, что надо объективно смотреть на вещи и составлять полную картину. Да, я немного цинична, я это понимаю. Но это качество, приобретенное с годами.

Я решила, что расскажу эту историю, когда мне исполнилось 25. Наверное, тогда я уже немного успокоилась и была готова выслушать и другую точку зрения. До той поры мне казалось, что и так все очевидно. Это неправильно, я знаю. И я решилась поговорить с отцом. Я долго думала, куда именно вставить фрагмент этого «интервью». Думаю, сейчас самое время.

Ранее я уже наверняка говорила, что в детстве я восхищалась папой. Да, с годами он становился все более замкнутым и отрешенным, но это не умоляло его достоинств. Сейчас я понимаю, что несмотря ни на что, он очень любил (и любит до сих пор) своих детей. Он многое сделал для нас. В конце-концов, он оставил свое здоровье на бесконечных вахтах, чтобы обеспечить нам достойное существование. Огромную часть жизни он прожил без женской ласки. Он очень очерствел. Эти слова даются мне с трудом. И я пришла к любви через ненависть и презрение. Итак, хожу вокруг да около. Дело вот в чем…

Мне было 25 и я решилась на откровенный разговор. Как и большинство мужчин, мой отец очень напрягался от подобных разговоров. Он характерно хмурил брови и нервно щелкал пальцами.  Я нечасто его навещала, может, потому что была занята карьерой, а, может, мне просто не хотелось.   Это было самое начало декабря. Выпал первый снег. Было тихо и безветренно. Мы сели в гостиной. В доме так вкусно пахло едой, но я отказалась от обеда. Аппетита не было. Сначала мы пытались вести светскую беседу о погоде, о делах и предстоящих каникулах. Отец никогда не спрашивал о моей личной жизни. Наверное, он чувствовал себя неловко говоря об этом.  Беседа выходила слишком натянутой с большими паузами, и я решила перейти сразу к делу.

- Я хочу поговорить о маме, - робко произнесла я. Я знала, что эта тема негласно была под запретом. Отец глубоко вдохнул и опустил глаза в пол.

- Яспер, я…

- Не надо оправдываться. Просто…просто расскажи мне все как есть.  Я хочу знать…почему? Почему ты так…почему она…, - мой голос начал дрожать, а глаза наполнились слезами. Я потеряла мысль. Отец молча встал и принес мне стакан воды. Я жадно выпила все.  Потом снова повисла неловкая пауза. Я сделала несколько вдохов и попыталась расслабиться. Молчание прерывал отец.

- Яспер, я понимаю, как тебе трудно об этом говорить. Я понимаю, что в том, что случилось, по большей части виноват только я. Мне даже страшно представить, через что тебе и Хуго пришлось пройти совсем в маленьком возрасте. До конца жизни я буду нести этот крест, потому что я виноват. Мне тяжело с тобой говорить, мне с тех пор стало невероятно тяжело с тобой, потому что я знаю, что ты меня ненавидишь…

- Папа, я…

- Не надо, Яспер. Я все понимаю. Ты имеешь право меня ненавидеть. Я заслужил.

- Перестань так говорить! – я повысила голос. От неожиданности он замолчал, -  я пришла сюда не для того, чтобы выслушать твои оправдания и извинения. Я просто хочу знать, почему так произошло? Что заставило тебя так с ней поступить? Разговор не о нас с тобой, разговор о тебе и маме. Мы через многое прошли за эти годы, и я во многом была неправа, я признаю. Но я так и не поняла, чем мама все это заслужила? Расскажи мне, папа, я хочу знать! Я имею право знать, я должна понять!

Я услышала, как кто-то тихо прикрыл дверь в гостиной. Отец молча встал, подошел к бару, налил в стакан виски и выпил залпом. Я никогда не видела его таким. По правде говоря, я вообще с трудом могла представить, что этот человек и есть мой отец. Тот самый, который в детстве читал сказки перед сном и обещал беречь меня от злого дракона. Я сидела, смотрела на него и недоумевала. Неужели и сейчас он уйдет от разговора?

- Знаешь, я, - осторожно начал он, - я любил твою маму.

Я разочаровано вздохнула, собираясь прервать эту романтичную балладу.

- Нет, не говори сейчас ничего. Ты ведь пришла послушать?

Сложно не согласиться.  Я кивнула и он продолжил.

-  Когда я только встретил ее, она сразу показалась мне совершенно иной. Отличной от всех. Нет, она не была  странной. Просто, знаешь, на тот момент девушки ее возраста обычно были более приветливыми. Живыми, или как сказать. Думаю, ты понимаешь, о чем я. Она произвела на меня огромное впечатление, потому что она была сдержанной, статной. Скромной. В студенчестве очень сложно найти такого человека, потому что все постоянно суетятся и строят из себя непонятно что. А твоя мама…она с самого начала была настоящая. Когда ты очень долго пьешь кофе с сухим молоком, а потом в конце-концов пробуешь заменить его свежими сливками, то это ни с чем несравнимое удовольствие! Найти настоящее и ощутить вкус жизни. Что-то я перебарщиваю с метафорами, да? – он виновато засмеялся. Я натянуто улыбнулась,  - в общем. Я ее полюбил. Клянусь тебе, я действительно ее полюбил! Она была очень хрупкая и ранимая, она не хотела как все девушки ее поколения покорить этот мир, она не хотела блистать на подиуме и выйти замуж на миллионера. Она ценила любовь и заботу. Это очень редкое явление, Яспер! Рядом  с ней я чувствовал себя мужчиной.  Она дарила мне всю свою нежность и чистоту. Ты же знаешь, что стало с бабушкой и дедушкой, с моими родителями. Ты даже их не увидела. Знаешь, какого это, остаться одному?

- Догадываюсь.

- Извини, - он плеснул еще виски в бокал, - наши чувства были искренними.

- Папа, я тебе верю. Но что стало потом? Я имею в виду не тогда, когда вы поженились, я прекрасно знаю эту историю. Я хочу знать, что изменилось в тебе или в ней, когда ты вернулся со Свальбарда?

Я заметила, как слеза скатилась по его щеке. Он быстро вытер ее и выпил содержимое стакана. А потом продолжил.

- Я вернулся, потому что работать там стало невыносимо. Не потому что это тяжело физически, я привык к физическому труду, а потому что я стал ощущать себя забытым. Покинутым. Я слишком долго жил среди льдов, такие мысли сами лезут в голову. Я хотел засыпать в своей постели, а не в холодном вагончике.  Я хотел человеческого тепла. Помнишь, это было как раз в ту пору, когда пришла страшная зима? Я все нервы себе вымотал, когда узнал, что вы там совсем одни, без электричества и отопления. Я приехал сразу же, как смог. Это стало последней каплей, я решил, больше не вернусь на вахтенную работу. Я приехал и что я увидел? Дети, которые выросли без меня и жена, отвыкшая от собственного мужа.

- А чего ты ожидал? Это естественно в данной ситуации!

- Я понимаю, так и должно было произойти. Но дело не только в этом.

Снова воздух разрезала звенящая тишина. Неслышно было даже тиканья часов.

- Мама начала меняться, Яспер, - твердо и грубо произнес отец. От напряжения я заерзала в кресле, - ты уже большая девочка, ты наверняка много знаешь об отношении мужчины и женщины! -  его голос стал громче и ниже. У меня возникло ощущение, что я проглотила свинцовую гирю – ни звука не могла произнести. Отец набирал обороты, - ты думаешь, легко с этим жить? Я все эти годы ощущал груз ответственности за свою семью. Мне было нелегко оставлять вас на долгие месяцы одних в таких суровых условиях, на острове! – он начал ходить по комнате вперед-назад. Нервно.

- Я приехал с желанием начать жизнь заново. Во мне что-то переломилось. Я думал, что сейчас, наконец, мы воссоединимся и все проблемы исчезнут сами собой! Я найду спокойную работу по близости и каждый вечер буду проводить в кругу семьи!  Но что я увидел дома? - его голос переходил в крик. Я опустила глаза, как нашкодивший щенок.

- Извини, я повысил голос, - он выдохнул и продолжил более спокойно, - я увидел, что моя жена сошла с ума.

- Не говори так! -  не выдержала я и вскочила с места.

- Сядь.

И я покорно опустилась обратно.

- Хорошо, если ты не хочешь называть вещи своими именами, мы будем именовать это по-другому. Скажем так, мама немного вышла из себя.

- Папа, прекрати этот каламбур, пожалуйста! – в этот момент мне захотелось убежать. Голова кружилась и подступила тошнота,  - неужели после всех этих лет у тебя не осталось хоть капли уважения к прожитой жизни? Неужели она не заслужила добрых слов? – слёзы ручьем  полились из моих глаз. Я закрыла лицо руками и разрыдалась. Боль, обида и разочарование выкипали из меня как вода из кастрюли. Я была выжита. Подавлена. Разбита. Все годы до того момента я еще пыталась держаться, пыталась бороться, но в тот день не смогла. Я плакала и кричала как маленькая девочка, одинокая, потерянная. В тот миг я вдруг ощутила, что я брошена. Брошена всеми. В мыслях крутился только один вопрос – почему они оставили меня?

Отец замешкался, но потом сел рядом и обнял меня. Мне хотелось прижаться к нему, но я не могла. Я пыталась убедить себя, что это мой папа, мой родной человек. Но у меня не выходило. Его запах, его робкие объятия – все казалось чужим. Мне захотелось вырваться и убежать. Броситься на проезжую часть, прыгнуть с моста, взорваться, испариться, расщепиться на мелкие частицы, лишь бы не быть там. Силы оставили меня. Я даже не могла поднять руки, чтобы обнять его в ответ. Рыдания медленно стихали, казалось, что пульс останавливается. Он аккуратно гладил меня по голове. Его руки тряслись. Сердце билось неистово.

Через 15 минут все утихло. Я словно очнулась от комы. Отец принес мне еще один стакан воды. Я отлучилась умыть лицо и вернулась обратно. Голова раскалывалась, как под прессом. Но я была готова продолжать.

- Прости за эту истерику. Не знаю, что на меня нашло – я откинулась в кресле и закрыла глаза.

- Не извиняйся, я все понимаю, - тихо сказал он. После паузы добавил – если не хочешь, давай закроем тему. Приляг, подремли, я принесу плед и подушку.

Я отрицательно покачала головой.

- Мне больших усилий стоило приехать к тебе сюда, еще больших начать этот разговор. Хуже уже не будет, давай расставим все точки над «и».

Он задумчиво потер подбородок.

- Ты уверена? Я не хочу делать тебе больно.

Я усмехнулась, но промолчала.

- Ладно. Поговорим как взрослые люди. Мама. Мы остановились на том моменте, когда я вернулся. Клянусь, я искренне желал, чтобы все было хорошо, как прежде. Но ее поведение стало меня беспокоить. Когда я говорю, что она стала отрешенная, какая-то далекая, я не имею в виду, что она перестала со мной общаться или обращать на меня внимание. Хотя, и это тоже. Она могла несколько часов подряд сидеть на стуле напротив окна,  медленно качаться и смотреть вдаль. Она даже почти не моргала. Она не реагировала на мои слова. Сначала я думал, что это стресс после зимы, что ей нужно время. Потом все стало хуже. Она могла спать по 15 часов в сутки, а когда просыпалась, то хаотично начинала делать бессмысленные вещи: перекладывать ложки или раскладывать футболки по цветам. Она постоянно что-то бормотала себе под нос, никогда не отвечала адекватно на вопросы. Она не обращалась ко мне, словно меня вовсе не было. А когда все-таки решалась что-нибудь сказать, то говорила абсолютную чушь, вроде «ты знаешь, сколько цветных точек у нас на шторах? 117. Тебе не кажется, что это довольно много?» На каких шторах? Зачем она это считала?  Посреди ночи она вдруг начинала смеяться. Или плакать. Яспер, я всеми силами старался уберечь вас от этого. Это страшное зрелище. Это жутко. Потом я записал ее к доктору Хольмбергу. Правда, на тот момент ее сознание будто нарочно просветлело. Она вернулась и откровенно не понимала, зачем я вожу ее к врачу. Я надеялся, что она переживет это, справится. После его сеансов она начала вести дневник и ее мысли очищались, структурировались. А потом…

- Почему ты был так холоден? – прервала я его.

- Что ты имеешь в виду?

- Все эти приступы…ты говоришь с презрением. Ты испугался, ты воспринимал ее как чумную.

- Милая, да, я испугался! Я не знал, как быть! Это была уже не моя Патти.

- Она была твоя Патти до самого конца. Может, ты просто нашел причину, чтобы избавиться от  нее? Может, тебе было просто удобно видеть ее такой?

- Яспер, мне больно  это слышать! Да, я причинил вам много страданий, но все не так, как ты думаешь.

Мы говорили еще минут 40, достаточно сдержанно. Получила ли я то, что хотела? Нет. Но услышала немало важного.

Помню, на первых курсах университета у нас была пара по психологии, мы обсуждали как  относится к людям с ограниченными возможностями здоровья, говорили о ценностях, о душе и прочем. Все студенты в голос кричали об уважении, о равноправии, о поддержке. Разве можно бросить друга в беде? И все с пеной у рта утверждали, что предоставили бы свое плечо, можно сказать, жизнь бы отдали во благо. На что профессор усмехнулась и сказала что-то про моральное право и выбор. Никто не обязан. И вообще, это дело сугубо индивидуальное. Это не так романтично, как об этом рассказывают.

 

 

 

 

 

 

 

Глава 4

3 января

Плохо.

Всё так плохо. Они не дают мне спать, не дают есть. Меня так знобит…как же плохо.

Они проникли в дом, они узнали мою тайну! Теперь они угрожают мне, шантажируют меня. А что я могу сделать??

Днями я не выхожу из комнаты, солнечный свет обжигает мои глаза. Они стыдят меня, говорят, что я не должна была. Они говорят, что солнечный свет выжжет мою кожу, оставив уродливые шрамы на лице, как метку…Метку зла, метку неверности. Они превращают меня в рабыню, и я вынуждена им подчиняться. Они ходят за мной, они прыгают мне на плечи, висят на моих ногах как огромные гири, хватают меня за волосы. Эти черные пятна, я пыталась их отмыть, я терла их губкой, тёрла щеткой, я стирала их до крови, но они въелись слишком глубоко. Они внутри. Они как кислород в моем организме. Они умрут только вместе со мной.

 

Какое-то января

Прописали постельный режим. Делают системы два раза в день.

Я чувствую, как силы уходят. Я даже почти не в состоянии сама встать. Сколько времени? Всё, что мне оставили – это дневник. И пару книг. Но читать я не могу, буквы начинают плыть, как будто кто-то пролил на лист воду. Слава Богу, я все еще могу что-то написать. Я уже не могу не писать, я держусь за эту нить, как за нить Ариадны. Боюсь ее потерять, потому что я исчезаю. Я безликий демон.

 

На этом ее дневник обрывается. Грубо вырвано пять или около того страниц. Что там было? Никто не знает. Зато я прекрасно помню это время. Вы когда-нибудь катались на американских горках? Ты медленно подъезжаешь в вагончике к самой вершине, в животе все сжимается от страха и полного ощущения неизбежности. Вагончик на мгновение останавливается, ты только успеваешь зажмуриться, а потом летишь вниз. Ты насмерть пристегнут, и остается только принять участь и не задохнуться от ужаса.

Наверное, она что-то писала там. Почему только она вырвала эти страницы? Оставила мне самое сложное. Мне придется об этом рассказать.

В январе ее состояние ухудшилось. Ночные кошмары, бред, жар. Мы часами сидели возле ее кровати. Они была в сознании, но в полном забвении. Она повторяла его имя, она звала его. Она говорила о том, что ее преследуют, каялась в чем-то. Сейчас я понимаю, в чем. Ее разъедало чувство вины. Она царапала свои руки и била кулаками в подушку. Она сильно похудела, мы кормили ее через трубку и кололи убойную дозу снотворного. В моменты приступа невозможно было рассмотреть ее лицо, оно искажалось в ужасных гримасах. Но когда она засыпала, мы рассматривали ее, боясь пошевелиться. Волосы растрепались и потеряли цвет. Глаза впали, появились огромные синяки, губы потрескались. Ногти выглядели так, будто их сточили о бетон. Она постарела. Множественные морщины покрыли лоб. Вместе с рассудком ушла и красота. Ушел румянец, ямочки на щеках, даже ресницы стали короткими и незаметными.  Это длилось около полутора недель. Отец отказался от госпитализации. Бабушка с дедушкой вскоре забрали нас на время. Нам разрешили не ходить в школу, чтобы не вызывать лишних вопросов.

Теперь самая сложная часть.

Точка кипения.

Что-то ведь должно было предшествовать этим событиям? Много лет я разбиралась во всем, и теперь беру на себя право рассказать о том, что мама вырвала из своего дневника. Я была свидетелем. Я видела своими глазами. Но я расскажу об этом не как маленькая брошенная девочка. А как женщина. Я попытаюсь.

Кстати, а почему я почти не пишу про Хуго? Если вы это читаете, спросите себя об этом в самом конце.

1 января. Хуго на тот момент уже несколько дней как лежал в больнице с пневмонией. Мы вернулись 27 декабря, а 28 его увезли с жутким кашлем и высокой температурой. Папы не было дома, поэтому до больницы его сопровождали мы. Мама была очень расстроена. Но как-то не так, как бывают расстроены обычные мамы. Она не задавала врачу вопросов. Просто отдала сумку с его вещами и мы уехали. Через 10 минут после нашего отъезда в больницу примчались перепуганные бабушка и дедушка. И хорошо, что мы их не застали. Зато много выслушали по телефону. Мама слушала их не говоря ни слова, только кивая головой и «угукая»  в трубку. Она параллельно резала морковь, готовя овощной суп. На лице ни тени эмоции.

Первое утро нового года. Мы с мамой дома одни. Я смотрю повторы новогодних шоу, мама занимается домашними делами. Атмосфера немного накаленная. Я боялась спросить про папу. На новый год его не было дома. Он не подарил нам подарки. 29 декабря он приехал, сказал, чтобы навестит Хуго, а потом позвонил, и сказал, что его срочно вызвали на работу. Большой заказ и на новый год его не ждать. И до сих пор никаких известий.

Мама берет в руки мобильный. Я слышу звук нажатия кнопок, слышу гудки. И вот он – момент – когда вагончик задержался на самом пике перед пропастью. Сердце стучит громко. И верится, что сейчас папа ответит, и всё это кончится. Он скажет, что уже в пути и вместо вагончика окажешься на маленькой карусели с мороженным в руках. Секунда. Две. Три. Мама стоит прямо за моей спиной. Из трубки доносится женский голос. «Алло?», произносит она.

Как описать, что в этот момент происходило у мамы в душе? Обычно писатели говорят «ее сердце оборвалось». Что-то такое же говорят? Вагончик сорвался в пропасть.

«Алло, говорите!»

Сошел с рельс и летит в свободном падении.

Она еще несколько раз повторила «алло», потом положила трубку. Я услышала короткие отрывистые гудки. Я боялась обернуться. Я еще, конечно, ничего не понимала, но чувствовала, что так не должно быть. Оглушительный звон разбивающегося стекла заставил меня вскочить с места. Я не помню, как перескочила через спинку дивана и подбежала к маме. В момент разговора она держала в руках стакан с водой. Что должна была она почувствовать, чтобы выронить его? Она стояла прямо, опустив руки, осколки разлетелись по полу, в ладони она крепко сжимала телефон. Растерянный взгляд. Она впала в ступор на несколько секунд.  Я прокричала «мама, мама, что случилось, мама?» Потом начала плакать. Она молча опустилась на колени и начала собирать осколки голыми руками в одну кучку. На стеклах проявились капли крови. Я в ужасе схватила ее за плечо и начала судорожно трясти. Вскоре она очнулась, посмотрела на окровавленные ладони, потом на меня. Вытерла руки о футболку, встала, взяла кухонное полотенце и крепко его сжала.

«Я сейчас, милая» -  сказала она мне и побежала наверх. Через секунду я последовала за ней. Она закрылась в ванной и открыла воду. Шум воды заглушал всё.  Я села рядом с дверью и начала ждать. Я не слышала ни шагов, ни звука открывающейся дверцы шкафчика, ни плача, ни всхлипов. Я закрыла глаза и превратилась в слух. Я пыталась расслышать хоть что-то. Но вместо этого лишь ровный шум. Через несколько минут я осторожно постучала и позвала ее. Она выключила воду, потом открыла дверь. Я вскочила как пуля, чтобы посмотреть на нее.

Однако, я не могла оценить ее состояние. Наверное, она плакала, а, может, просто умыла лицо. Руки перемотаны какой-то старой тряпкой. И по сей день я не могу описать эту эмоцию. Она посмотрела на меня с широко открытыми глазами.

- Всё нормально, иди отдыхай  - она погладила меня по голове и пошла в спальню.

- Ты куда? – спросила я, не веря ничему, что происходит.

- Пойду прилягу, утомилась.

Она зашла в спальню и закрыла за собой дверь. Я быстро спустилась вниз, сама не знаю зачем, но тут же меня отвлек звук входящего вызова. Звонил папа. Я зажала динамик телефона, чтобы мама не услышала ничего и дрожащими руками ответила.

- Ева, что происходит? Почему ты не отвечаешь? Что-то с Хуго? – тревожно произнес он.

- Папа, это я. Приезжай, пожалуйста, маме, кажется, опять плохо.

***

И снова здравствуй, мой милый друг, мой преданный читатель.

За продолжение истории я взялась спустя три месяца.  На какой-то момент мне показалось, что я вообще зря все это затеяла. Я летала Рим. Я пила вино, ходила в театр, танцевала на уличных фестивалях, пробовала местную кухню и на пароме доплыла до Сардинии.  Как-то слова «вино», «танцы», и «Сардиния» не звучат в рассказе про ветреный север.  Прошу прощения, что испортила впечатление, ведь скорее всего, если кто-то это читает, то уж точно не летом.  Говорить о лете в этой истории, как добавлять томаты в манную кашу. Неуместно. Но что я могу поделать?

Так вот, я подумала, для чего я уже много людей по крупице собираю в себе части этой истории? Кому это нужно? Кому это интересно?

Я была готова бросить всё.

А помните, как говорил классик – «Рукописи не горят!»

Зато душа может сгореть дотла. И на выжженной земле тоже в, конце-концов, начинает расти трава. Описывая все, что произошло, я заново переживала события тех дней, я заново сожгла свою душу и теперь возрождаюсь из пепла. 

Я закончу эту историю, закончу лишь для того, чтобы после моей абсолютно пустой и бессмысленной жизни хоть что-то осталось. Если когда-нибудь, в самой древней библиотеке какого-нибудь провинциального городка, кто-то найдет потрепанную временем книжечку и скоротает вечер за чтением нашей семейной трагедии, я пойму, что всё было не напрасно. Спасибо вам, что вы читаете это. Для меня огромная честь поведать об этом.

Я продолжу свой рассказ с того места, где маленькая и напуганная девочка по имени Яспер, выплакала все глаза в ожидании приезда своего папы, чтобы спасти маму.

Отец приехал через 40 минут. Я ждала его в холле, то и дело выглядывая в окно, ожидая, когда подъедет его машина. Я открыла ему дверь, когда он еще только выходил из авто и побежала навстречу. Он взял меня на руки и быстро вошел в дом. От него сильно пахло сигаретами и духами. Это был абсолютно чужой запах. Папа должен был пахнуть выпечкой или рыбой, так мне всегда казалось. Он поставил меня на пол в кухне, поцеловал в лоб и в спешке поднялся наверх к маме. У меня закружилась голова и к горлу подступила тошнота. Я села на лестницу и опустила голову на колени. В один миг мне показалось, что вселенская печаль упала на мои плечи, и вот-вот придавит меня к земле. Я чувствовала, что все не будет хорошо. И мне безумно не хватало Хуго. Почему мне выпало одной видеть все это?

Они начали ругаться. Громко. Я никогда раньше не слышала, как они ругались. Дальше споров обычно не заходило. Но тогда я слышала ругань, брань, звуки падающих предметов. Наверное, они разбили хрустальную вазу или графин. Не знаю, сколько времени прошло, было ощущение, что эти крики длились вечность. Я не выдержала и побежала к ним наверх.

Спотыкаясь и падая, я вбежала в комнату. Они не заметили меня сразу.

Ту картину, которую я застала – я, наверное, теперь запомню навсегда.

Она кричала. Ее охватил какой-то демонический приступ. Я не успела сделать вдох, чтобы позвать кого-то из них, как увидела, как отец ударил ее по лицу. От удара она упала и схватилась за щеку. Это страшный звук, оглушительный хлопок силой здорового северного мужчины.

Когда я думала над тем, как описать ситуацию – мне пришло в голову, что тот момент напоминает секунды после выстрела. Человек не сразу умирает, у него есть еще несколько мгновений, чтобы осознать, что произошло. Мне в тот момент выстрелили прямо в сердце. Время остановилось – я смотрела на отца – он испуганно схватился за голову, смотрела на мать – она застыла в одной позе на полу. Потом я ничего не помню. Помню только, что он подбежал и начал что-то говорить, трясти меня за плечи. А дальше темнота.

Именно это событие, по моему мнению, послужило причиной первого серьезного срыва.

 

 

 

 

Глава 5

Январь

Я вообще не помню, что было в эти дни. Сколько это длилось? Моя голова сейчас как тыква, из которой вынули мякоть. Всё еще чувствую слабость. Я больше не могу позволить себе оставаться в постели. Я должна что-то сделать. Они все время следят за мной, но я не больна, я вполне могу передвигаться самостоятельно.

Я должна увидеть Лемма. Он наверняка меня искал. Что они ему сказали?

 

Читатель, позволь мне немного уйти в беллетристику и описать последующие, заключающие события, с точки зрения стороннего наблюдателя, коим я и являлась в действительности.

Мой психолог говорит, что мои травмы детства идут именно оттуда, ведь я видела слишком много. Взрослые не должны позволять детям быть свидетелями своих трагедий. Если у вас есть дети, подумайте о них сейчас, пощадите их, уберегите их от возможности видеть вас подавленными и разбитыми. Ведь вы всегда должны оставаться сильными, что бы ни произошло. Кто, если не вы?

И я перехожу к описанию с третьего лица, потому что в тот день я превратилась в призрака для своей семьи.

Отец взял отпуск. На время, пока маме нездоровилось. Через неделю она уже встала с кровати. К ней понемногу стал возвращаться человеческий вид. Она приняла ванну, переоделась в чистое и спустилась в гостиную. Всё это время ей помогала тётя Эмма, бывшая мамина коллега. Можно сказать, ее единственная приятельница, хоть они и не поддерживали тесную связь. Эмма помогла Еве встать на ноги. Она расчёсывала ее, умывала, кормила с ложечки и все-время говорила с ней. Храни Бог эту добрую женщину, которая оставила троих детей на материке и прилетела следить за нашей мамой. Однажды я услышала их с папой разговор.

- Как она сейчас? – спросил отец шёпотом.

Эмма сделала тяжелый вздох, чем дала понять, что дела идут неважно.

- Йенс, я всё понимаю и не хочу вмешиваться в вашу жизнь, но почему ты не отвез ее в больницу? Неужели ты не видишь, что происходит?

- Я не отвёз ее, я позвал тебя. Ты медсестра Эмма, я тебе полностью доверяю…

- Я медсестра, Йенс! Вот именно! Я ставлю уколы и капельницы, я не назначаю лечения тяжелобольным.

- Что с ней?

- Я не знаю. Что говорит доктор Хольмберг?

Отец опустил глаза и отошел к окну.

- Йенс, ты что, ему ничего не сказал? – Эмма начала повышать голос.

- Нет, не сказал. И не надо на меня так смотреть! Её упекут в психушку, разве ты не понимаешь?

- Но… - она развела руками. – Что мы будем с ней делать?

- Ей уже легче. Ты сама сказала.

- Да, легче, но нельзя делать вид, что ничего не произошло? Она успокоилась, но откуда мы знаем, что у нее на уме? Ей требуется лечение.

- Эмма…

- Не перебивай меня! Ты знаешь, как я отношусь к Патти и к вашей семье в целом – я вас безумно люблю, но ей нужна помощь врачей!

- У нее просто стресс.

- Ты уже рассказал ей о намерении развестись?

- Нет, а когда?

Эмма отвернулась, пытаясь справиться с волной пренебрежения к человеку, стоящему напротив.

- Сейчас не время меня осуждать.

- А я и не осуждаю. Поступай как знаешь. Только вот одна проблема – у тебя двое малолетних детей. И как ты объяснишь это им – уже совершенно другой вопрос.

- С Хуго и Яспер я разберусь. Они поймут.

- Ну, конечно – усмехнулась она. – Хочешь кофе?

- Не откажусь.

Эмма поставила чайник, приготовила кружки и они сели за стол.

- Кто она? – спросила Эмма робко.

- Мне как-то неловко с тобой об этом говорить.

- Ты прав, лучше не говори. Это не мое дело.

- Да ладно, ты имеешь право знать. Мы многим тебе обязаны. Её зовут Мэгги.

- Мэгги? Она с материка?

- Из штатов.

- Понятно. Она в курсе, что произошло?

- Да, она знает. Она поддерживает меня. Это тяжелое время, я должен быть с семьей.

- Семьи больше нет, Йенс. Нет у тебя семьи.

В комнату вошла Патти. Йенс и Эмма вскочили с мест.

- Милая, присаживайся, я сделаю тебе кофе, - Эмма взяла Еву под руку, подвела и усадила за стол. На маме был белый махровый халат. Она выглядела растерянно.

- Почему ты не надела носки, милая? Холодно же! Сейчас я принесу тебе, минутку – Эмма в спешке побежала в мамину комнату. Мама смотрела вниз и ничего не говорила.

- Как ты…как ты себя чувствуешь? – аккуратно спросил отец, присаживаясь напротив.

- Нормально, - сказала мама.

- Вот и хорошо. Это, это отлично! Ты выглядишь лучше! Намного лучше!

- Мне нужно уйти – резко сказала она. Отец от неожиданности завис на пару секунд.

- Куда?

- На побережье. Мне нужно кое с кем встретиться.

- С кем?

- Мне нужно уйти.

- Ева, сейчас не лучшее время, - оправдательно произнес Йенс, пытаясь избежать резких поворотов.  Мама встала из-за стола и громко произнесла – Я сказала, мне нужно уйти!

Вошла Эмма с шерстяными носками в руках.

- Милая, не нервничай! Присядь, присядь! – она снова усадила маму за стол. Потом наклонилась и надела ей носки, – Какие холодные ноги! Ты что, хочешь простудиться?

- Эмма, нам с Йенсом надо поговорить, - решительно сказала мама. Эмма что-то сказала себе под нос и положила руки маме на плечи, нагнувшись над ней – Ты уверена?

- Да, оставь нас, пожалуйста.

Эмма виновато улыбнулась и тихо вышла из кухни. Отец опередил маму в продолжение разговора.

- Ева, я вижу, что тебе уже немного лучше. И нам пора поговорить о том, что произошло.

Он с волнением наблюдал за ее реакцией, но ни один мускул не пошевелился на ее лице, - Ладно, давай начистоту. Я все эти годы был с тобой честен, и сейчас хочу рассказать обо всем, как оно есть. Думаю, ты и сама уже все поняла. Я встретил другую женщину.

Повисла угрожающая пауза. Ева по-прежнему оставалась холодна и отрешена. Отец начал нервно щелкать пальцами. Он избегал прямого взгляда маме в глаза. Его лицо покраснело. Было видно, что ему очень нелегко даются эти слова. Минутой позже он прервал молчание:

- Все расходы и юридические дела я беру на себя. Я найму адвоката, он подготовит документы и привезет тебе. Ты просто поставишь подпись и все.

Она все еще соблюдала тишину, опустив голову и прикусив нижнюю губу.

- И, да, не беспокойся об имущественных вопросах. Дом и все, что в нем, я оставляю вам. Возьму только свой пикап, но он все-равно старый, вам он ни к чему, с ним хлопот не оберешься. Пособие на детей обязуюсь выплачивать ежемесячно. Забирать их к себе я тоже буду, когда они захотят. В принципе, почти ничего не изменится.

- Думаешь? – резко спросила мама.

- Ева, ты взрослый человек, ты мудрая женщина. Ты должна меня понять! Я не хочу ломать жизнь тебе, себе, и детям. Я вижу, как ты страдаешь. Я не могу больше дать тебе то, что может дать любящий мужчина.

Мама закрыла лицо руками.

- И пока тебе нездоровится, я заберу Хуго и Яспер к себе. Если ты позволишь, конечно. Я снял небольшую квартиру на материке. Места не очень много, но до момента твоего выздоровления жить можно. Может, они вообще захотят поехать к твоим родителям? В любом случае, Эмма будет рядом с тобой. Ты не останешься одна.

Ева встала из-за стола. Она была слишком слаба, чтобы устраивать разборки, слишком эмоционально измотана, чтобы выяснять причины. Она вытерла слезы рукавом халата и неспешно побрела обратно к себе в комнату.  Отец облегченно вздохнул. Наверняка он ощутил, как груз ответственности свалился с его плеч. За долгие месяцы безумства он  ужасно устал от непредсказуемости.  Он посмотрел на часы и направился наверх. Наверное, собирать вещи.

 

 

Январь

Вечер.

Я предчувствовала. Я знала, что так будет. Лемм говорил мне. Моя жизнь разбилась как хрустальный стакан. Ай, да что об этом говорить. Я даже не хочу думать, как там будет и что.

Вчера мы с ним наконец увиделись. Мне удалось улизнуть из дома незаметно. Как я скучала! Кажется, кроме него у меня никого не осталось. Меня все избегают, разговаривают снисходительно. А он принимает меня. Он понимает меня. Мы гуляли до полуночи, потом уже сильно похолодало, и я пригласила его в дом. Эмма и дети спали, предатель куда-то уехал. Мы сидели на кровати и разговаривали. Он заварил для меня облепиховый чай. Тёплый человек в холодном мире. Почему он уходит, когда я засыпаю?

 

 

 

 

Глава 6

Новость о разводе родителей мы с Хуго приняли, как взрослые люди. Конечно, мы знали все заранее, потому что слышали их разговоры. К моменту, когда нам объявили об этом официально,  мы уже выплеснули горечь и разочарование, и поэтому, душераздирающей сцены удалось избежать.

Они собрали нас в гостиной.

Мама сидела в кресле, поджав под себя ноги. Вид у нее был не очень: растянутый старый свитер, спортивные штаны, которые она летом надевала для работы в саду, волосы были собраны в небрежный пучок. Лицо серое и безжизненное. Папа, напротив, блистал. Новенький джемпер, гладко выбрит, аккуратно подстрижен, пахнет приятно, держится уверенно. В руках он держал какие-то бумаги. Разговаривать об этом с нами ему было намного легче, чем с мамой.

- Яспер, Хуго. Мы должны сказать вам что-то важное.

В этот момент я пыталась отгрызть заусенец на пальце, пытаясь сделать вид, что всё идет как надо.

- Мы с мамой решили развестись.

Хуго тяжело вздохнул.

 

- Так бывает, когда взрослые люди…. -  папа замешкался.

- Когда взрослые люди встречают кого-то другого? – спросил Хуго. Я толкнула его в плечо. Мне, почему-то, стало за него стыдно. Папа смутился.

- Всё очень сложно, малыш. Взрослые сходятся, расходятся. Это жизнь, так бывает. Но вы должны помнить, всегда помнить, что бы ни происходило между мной и мамой - мы всегда будем вас любить! Мама и папа по-прежнему будут рядом с вами. Это никак не отразится на нашем отношении к вам.

- Это значит, что мы должны уйти? – спросил Хуго. Я увидела, как на его глазах наворачиваются слезы. Пришлось пнуть его коленкой – что? – он раздраженно посмотрел на меня.

- Заткнись! – тихо прошипела я. В обычное время меня бы хорошенько отсчитали за эти слова. Но ситуация была нестандартная. Никто не обратил внимания.

- Нет, сынок,  вы с мамой будете жить здесь. А я буду приезжать по выходным. По воскресеньям. Всё будет как раньше. Буду забирать вас на материк. Мы будем ходить в кино и устраивать праздник живота, точно как раньше! Сладкого будет столько, сколько вы захотите. Любые развлечения! Идёт? – отец протянул нам руку. Предполагалось, что мы должны ее пожать. Хуго вяло сжал его пальцы, потом совсем поник.

- Поначалу будет сложно, я знаю. Но вы привыкнете. Вы же самые сильные дети на этом острове!

- Угу – пробурчали мы.

- Правда, пока вам придется пожить у бабушки. Недельку, не больше.

Мы не хотели ехать к бабушке с дедушкой. Их гиперопека уж очень нам докучала. Мы возмутились.

- Когда маме совсем станет лучше, она снова вас заберет.

- Так вы оба нас бросаете? – Хуго вскочил с места.

- Малыш, вам не обязательно никуда уезжать -  мама встала с кресла, опустилась на колени рядом с Хуго и обняла его.

- Я не хочу никуда ехать! Я хочу остаться дома – захныкал Хуго.

Отец начал потихоньку раздражаться. Больше маминых слез, он не мог терпеть только наших.

- Ладно, пусть мама решает, - он встал с кресла  и вышел. Убедившись, что он ушел, я тоже подбежала к маме. Мы обняли ее за шею и заплакали. Хуго рыдал искренне, я просто выдавливала из  себя слезы, потому что мне было жалко себя. Ну и маму, конечно. Она гладила нас по головам, целуя по очереди каждого. Она была удивительно спокойна. Ни тени волнения или тревоги. Она и успокоить нас не пыталась. Никаких оправдательных слов или пустых обещаний. Просто чистая материнская нежность и любовь.

В ту ночь Хуго уснул мертвым сном. Я же ворочалась с боку на бок. Из-за стены были слышны голоса. Мама с папой негромко разговаривали. Я удивилась, что отец остался еще на одну ночь. Аккуратно встав с кровати, я решила незаметно пробраться под дверь их комнаты и послушать о чем они говорят. Сидела я там, наверное, минут 20, пока мои босые ноги окончательно не замерзли на ледяном полу.

- Я встречаюсь с адвокатом в пятницу. К вечеру постараюсь привезти все необходимые бумаги. Тебя устроит пятница вечер? – отец говорил очень серьезным голосом. Было слышно, как он ходит по комнате. Возможно, он собирал вещи.

- Устроит – ответила мама. Я услышала, как ложка бьется об кружку. Возможно, она размешивала чай или кофе, - почему, Йенс?

- Что почему? -  не отвлекаясь от дел спросил отец.

- Почему ты уходишь к ней?

- Ой, не начинай!

- Как я пропустила момент, когда ты полюбил кого-то другого?

Скрипнула кровать. Отец сел рядом.

- Я не знаю. Я не буду тебе врать, я влюблен. Я глубоко влюблен, как дурак. И это взаимно.

- Оставь подробности, - заскрипели полы. Мама встала и отошла в сторону.

- Ева, я тебя не узнаю. Я думал, что лечение у доктора Хольмберга пойдет тебе на пользу. Но стало хуже. Ты потеряла связь с реальностью, со мной, с детьми. Я думал, что это депрессия после той сложной зимы. Я бросил работу, я перебрался ближе к дому. Я старался больше времени проводить с вами, но в ответ не получил ничего. Ты холодная. Ты далекая. Ты почти не выходишь из дома, ты ни с кем не общаешься, ты все время проводишь в постели. Ты не спрашиваешь как у меня дела, ты не занимаешься детьми. Ты погружена в свой мир, в свой гребанный эгоистичный мир, где нет места для нас, для меня нет места, понимаешь? Я истосковался по женской ласке, по заботе. Это получилось случайно. Я не хотел. Но я не смог сопротивляться. Это  выше моих сил.

- Что ты такое говоришь? Зачем ты так? Да, я не идеальная жена, я многое упустила. Но нет моей вины в том, что произошло! В конце-концов, это ты уходишь, а не я!

- Не хочу выяснять отношения. Не умею.

- Мне мерзко. Как будто я проглотила мышь.

- Видно по твоему лицу. Последние полгода.

Они разговаривали друг с другом грубо. На грани.

- Завтра я позвоню доктору Хольмбергу и договорюсь, чтобы тебя определили в стационар. На западном побережье есть отличный санаторий для…для людей, у которых некоторые душевные трудности.

- Для душевнобольных?

- Я этого не говорил! Полежишь, пропьешь витамины. Подышишь морским воздухом, а то ты из дома даже не выходишь. Не беспокойся, я все оплачу. Расходы на лечение, на содержание детей я возьму на себя в первое время. Но потом тебе придется устроиться на работу. Как только поправишься, конечно. Можешь продать дом и обзавестись жильем на материке. И детям проще, и тебе.

- Я не сумасшедшая!

- Я и не говорю, что ты сумасшедшая, тебе надо отдохнуть и привести мысли в порядок…

- Со мной все в порядке! Да, я несколько больше расстроилась от новости, что ты нашел себе другую, расстроилась больше, чем я ожидала, хотя, я даже и не думала об этом никогда.., - она начала всхлипывать как ребенок. Чаша терпения уже давно переполнилась и дала трещину.

- Ева, прекрати.

- Нет, я не могу сказать, что я тебя больше не люблю, я тебя просто ненавижу!

- Мне больно это слышать. знаешь.

- Мне больно это говорить.  Хотя, честно сказать, ты давно уже стал чужим для меня. Ты…ты могильная плита, Йенс!

- Опять твои идиотские сравнения! – отец разозлился. Я не могу тебя слушать, мне нужно сито, чтобы просеивать все твои слова и отделять чушь от здравого смысла. Господи, Ева, ты больная на голову! И ты умудряешься еще и меня сводить с ума.

Мама издала звук, похожий на усмешку. Ее настроение быстро менялось, и было тяжело разобрать, претворяется ли она или это естественный процесс.

- Если бы я сейчас вернулась в прошлое, то я бы ни за что не вышла за тебя замуж. Только сейчас я поняла, что на свете все же есть человек, который способен понять меня, который не осуждает и не бросает в трудную минуту, ты слышишь меня, Йенс, слышишь? – она засмеялась.

- У Эммы есть своя жизнь! Она не будет сидеть с тобой вечно!

- А я не про Эмму.

- Интересно, - отец начал открыто иронизировать.

- Если бы ты был хоть чуточку более внимательный, ты бы знал, где я и с кем я. Я пока еще твоя жена! У тебя совсем не возникает вопросов относительно этого?

- Относительно того, в какой ты комнате находишься? В спальне или в гостиной? Спишь или бредишь? Нет, относительно этого у меня вопросов нет!

- Эй, постой! – мама перешла в серьезный тон, - Безусловно, я понимаю, что все твои мысли сейчас заняты молодой любовницей, похожей на актрису из дешевых мыльных опер, но неужели вчера ты был настолько увлечен, что  даже не заметил моего отсутствия?

- Хм, вот это заявление. И где же по твоему ты вчера была? – иронизируя спросил отец.

- Что значит «по твоему»? Намекаешь, что я тебя обманываю?

- Не то, чтобы намекаю, пытаюсь понять, насколько далеко ты можешь зайти.

- Фромбйорг, остров к востоку отсюда. 

- Занятно. И как ты туда добралась?

Пауза. Мама, очевидно, задумалась.

- На машине, что за глупый вопрос?!

- На какой?

- Какая тебе разница? Заботься теперь о своей новой подружке.

- На машине. На остров?

- Слушай, я не понимаю твоих дурацких намеков. Прекращай этот цирк, я не обязана отсчитываться, где я была, - мама вышла из себя.

- Ева…

- И вообще, это не твое дело. Не лезь!

- Ева, постой…

-  Не вмешивайся в мою жизнь, предатель!

Атмосфера накалилась.

- У нас нет транспортного сообщения между этими островами по суше.

- Что ты имеешь в виду?

- То, что и говорю! Ты не могла добраться до туда на машине.

- Ерунда, ты ничего не знаешь.

- Я занимаюсь транспортировкой грузов по всем ближайшим островам. Я знаю каждый путь в любую точку острова. На пароме до Фромбйорга плыть больше 2х часов.

- Я говорю тебе, мы там были вчера!

- Это невозможно как минимум по двум причинам: во-первых, это из-за отсутствия дорог, там кругом море, очнись! Во-вторых, ты вчера весь день спала. Встала только вечером. А потом, знаешь, что? Опять легла спать. Увы, дорогая, за эти полчаса ты вряд ли бы успела смотаться туда и обратно!

Послышался глухой удар. Мама, вероятно, ударила папу или толкнула его. Не удалось точно распознать.

- Ты продолжаешь издеваться надо мной? Тебе мало? – она снова начала плакать.

- Ева, я не издеваюсь! Я клянусь, ты вчера была дома весь день, - папа сменил гневный тон на успокаивающий, - даже если бы ты уходила, что никак не могло быть, потому что я тоже был дома и караулил твой сон, проверяя, дышишь ли ты еще, то ты не смогла бы туда добраться! Я клянусь!

- Ты лжешь! Лемм отвез меня туда, чтобы я расслабилась, отдохнула от напряжения и скандалов!

- Я помню, мы с тобой очень хотели туда съездить. Если хочешь, я заберу вас на выходных и отправимся туда вместе с детьми, давай?

- Нет, не хочу! Я была там вчера с Леммом!

- Кто такой Лемм?

- Мой друг.

- Где ты его встретила?

- Говорю же, не твое дело!

На несколько секунд в комнате повисло молчание.

- Я не хочу делать тебе больно. Я понимаю, что и так причинил тебе много страданий. Но ради всего святого, объясни мне, что с тобой происходит? О каком друге ты говоришь? Ты ведь всё время была у меня на глазах.

- Йенс, я не сумасшедшая! Я встретила его давно, мы часто видимся и гуляем по побережью. Я не сделала ничего плохого!

- Где он живет?

Мама на мгновение задумалась.

- Я не знаю, я не спрашивала.

- Он местный, я с ним знаком?

- Не думаю.

- А что он делает здесь тогда?

- Не вижу смысла отвечать на этот вопрос.

- И часто вы видитесь?

- Это что, допрос с пристрастием?

- Хорошо, не хочешь говорить – не говори. Скажи только, а как вы связываетесь? Как вы договариваетесь о встрече?

- Господи, что за глупый вопрос? По телефону, как же еще?

- Покажи-ка мне его номер.

- Ты будешь звонить ему, мне станет стыдно.

- Я не буду никуда звонить, просто покажи мне его номер и все!

В комнате послышался звук открывающихся ящиков. Мама явно искала телефон.

- Вот, сейчас покажу. Хотя, не обязана вообще-то..

….

- Да где же…

- Дай я сам найду, - отец взял телефон в свои руки. Звук нажатия кнопок. - Ну и где?

- Не знаю, ищи внимательнее!

- Все твои входящие и исходящие – это Эмма, твои родители и я. Здесь нет ни намека на другой номер.

- Он звонил мне вчера!

- Не вижу.

Мама выхватила телефон. Было слышно, как ее дыхание участилось.  Она в панике нажимала все подряд кнопки, - Я ничего не понимаю! Где номер?

- Ева, присядь! Слышишь? Присядь?

- Он звонил мне вчера – она почти перешла на крик, - мы разговаривали! Посмотри, там еще должны быть фото, ну могут быть, точнее. Йенс, посмотри!

Я не знаю, что они могли делать именно в этот момент. Предполагаю, что отец обнял маму. Он пытался ее успокоить.

- Ева, посмотри на меня, милая, посмотри!

- Лемм был здесь, он часто приходит, когда вы ложитесь спать!

- Ева, послушай, - он разговаривал с ней как с ребенком, - просто послушай, хорошо?  Если бы кто-то приходил в дом – это заметили бы либо я, либо Эмма, либо дети, в конце-концов! Ева, ты никуда не выходила вчера, ты спала весь день, тебе нездоровилось! Мы можем это подтвердить. В последние недели ты все-время была у нас на виду.

- Что…что ты имеешь в виду?

- Тебе приснилось. Показалось. Почудилось. Не знаю, как это назвать. Не было ничего, что ты говоришь. Нет этого человека, ты никуда ни с кем не ходила, тебе никто не звонил! Пока ты болела, твой телефон был у меня. Я его и зарядил, собственно. Никто не звонил. Я клянусь! И ты не ездила на остров. Это невозможно, малыш, прости.

Тем временем, я приняла решение уползти от двери. Кульминация. Пик. И я правильно сделала, что ушла. Как только я пробралась в комнату, дверь родительской спальни открылась. Кто-то вышел. Я не знаю, кто именно -  мама или папа. Они разошлись по разным углам и настала тишина. Никто не спорил и не ругался.  Может ли быть еще хуже, чем уже есть, подумала я тогда?

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 7

Я проснулась от того, что меня разбудил Хуго. Я настолько глубоко уснула, или, может быть, впала в какое-то небытие, что очнулась только от того, что брат тряс меня изо всех сил. «Яспер, вставай, там что-то происходит» - его лицо при свете луны выглядело бледным и довольно испуганным. Я не сразу сообразила, что происходит и где я нахожусь. Я недоумевающе смотрела на него, но он все еще продолжал трясти меня, - «Яспер, ну вставай!»

В этот момент мы услышали грохот чего-то тяжелого. Я тут же пришла в себя и вскочила с кровати. Мы побежали к двери, но я резко остановилась. Мне было страшно выходить. Вернее, мне было страшно узнать, что там происходило. Хуго я тоже не дала выйти.

Звук разбивающегося стекла. В доме кроме нас и мамы был отец. Это его последняя ночь с нами, во всех смыслах этого слова. Мы услышали, как он выбежал из комнаты и побежал вниз.

Она кричала и рушила все вокруг. Она погрузилась в абсолютную агонию. Она звала его. Она кричала его имя, хватала себя за волосы, рвала на себе одежду. Она умоляла спасти ее от всех, с дьявольским хрипом в голосе она говорила, что они пришли за ней. Она была вся изранена. Разбита губа, из носа текла кровь. Руки порезаны. Наверное, она била витрины кухонных шкафов голыми руками.

Мы остановились на лестнице. Мы не могли пересилить страх и спуститься вниз.

Занавески в гостиной разгорались на наших глазах как бумажные салфетки. Огонь быстро перекинулся на комод и книжные полки. Огромные языки пламени начали разъедать наш дом, как кислота разъедает кожу. Она кричала, что только огонь может их всех убить. Кричала, что они загнали ее в тупик, и просила его прийти ей на помощь. Огонь быстро загнал ее в угол, окружив смертельным кольцом. Она села на пол и закрыла голову руками. Ее тело дрожало от истошных рыданий.

Мы замерли на месте, будто нас приклеило в лестнице. Мы сидели на корточках, вцепившись в перила, и в оцепенении наблюдали за происходящим. Ядовитый дым стал подниматься выше. Кислород испарялся.

Папа выбежал из клубов дыма с огнетушителем. Наверное, он бегал за ним на задний двор, поэтому его так долго не было. Мощная струя пены хаотично, словно лавина, накрывала пламя. Дым, пепел, пыль – все смешалось, создавая локальный апокалипсис. Мы уже почти ничего не смогли разглядеть.  Хуго оторвался от перил, отвернулся и сжался калачиком, как испуганный ежик. Он закрыл ушли руками и зажмурился. Все его тело было напряжено, как струна, видимо, пытаясь не поддаться панике. Я посмотрела на него, потом на происходившее внизу – отец нес маму на руках, я не была уверена, дышит она еще или нет. Он отнес ее в холл, аккуратно положил на пол, открыл входную дверь и побежал в нашу сторону. Пока он бежал, я увидела, как мама начала кашлять. Видимо, она потеряла сознание на какое-то время, но от холодного зимнего воздуха пришла в себя.

Папа подбежал, схватил меня и Хуго на руки и пулей спустился по лестнице вниз. Он вынес нас на улицу, прямо в пижамах. Потом вернулся за мамой. Затем снова забежал в дом, а через некоторое время вернулся с парой пледов. Одним он накрыл нас, другим маму. Мама сидела на мокрой земле, укутанная в клетчатый плед и что-то повторяла себе под нос, глядя в одну точку. Мы с Хуго прижались друг к другу. Нас сильно трясло от холода, испуга и неизвестности.

Отец бегал по двору, то принося откуда-то ведра с водой, то вынося из дома какие-то вещи. Через минут 10 подъехала пожарная бригада. Правда, тушить к тому моменту было почти нечего. Не потому что все сгорело, вовсе нет. Пострадала столовая и частично гостиная. А потому что папа чудом успел потушить большую часть сам. Мы наблюдали, как вода (или тоже пена, я уже не помню)из огромного пожарного шланга заливает дом. Из открытой входной двери полились грязные реки. Крыша тоже пострадала частично. Вскоре подъехала скорая помощь.  Маму положили на носилки и погрузили в машину. К нам подошла молодая женщина, врач или медсестра. Она осмотрела нас, пощупала и послушала. Она улыбалась и всеми силами пыталась нас подбодрить. В конечном счете, она достала из своей куртки два леденца и протянула их нам. Я, в общем-то, почти ничего не помню. Я помню ее приятное лицо, теплую улыбку и каштановые волосы. Может, ее и вовсе не было, потому что никто кроме меня не помнит ее. Возможно, что она просто плод детской фантазии. Или ангел, что тоже очень могло быть.

Маму увезли в неизвестном направлении. Пожарные уехали. Приехали дедушка с бабушкой. До смерти напуганные, измученные, они привезли нам теплые вещи, укутали с ног до головы и посадили на крыльцо. В дом нам было нельзя заходить. Мы видели, как они о чем-то очень эмоционально разговаривают с папой. Папа был в одной футболке и в брюках. Лицо в саже, волосы взъерошены. Они разговаривали недолго. Бабушка плакала, укутавшись дедушке в плечо. Папа нервно размахивал руками. Вскоре он подошел к нам, сказал, что все будет хорошо и что скоро заберет нас к себе. Он даже не поцеловал нас на прощание. Он просто встал и ушел куда-то в темноту. А мы уехали, вернее, уплыли на материк.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Заключение

Перечитывая эту историю, я прихожу к некоторым выводам: во-первых, я не писатель и у меня не получилось передать все логично и оформить художественно. Но это ладно, я и не претендую на литературную премию. Зато я ручаюсь за достоверность. И это, наверное, моя основная цель – просто рассказать, что же произошло с моей семьей.

Во-вторых, в этой истории еще очень много белых пятен. Мамин дневник я нашла спустя несколько месяцев под матрасом ее кровати. Мятые страницы, с грубо вырванными листами, зарисовки угольным карандашом – все это я представила в истинном виде. Конечно, представила не все, а только самое основное. Я не стала показывать страницы, как она описывает его – «друга своей души», «полярную звезду на черном небе», «спасительный маяк для заблудшего корабля» и так далее.  И, пожалуй, самая большая загадка – кто же он? Кто этот невидимый для глаз человек? Был ли он вообще? Вывел ли он милую Патти из мрака, или же наоборот толкнул ее в пустоту? И я была уже готова признать все ее слова и рисунки бредом больной головы, пока на мое шестнадцатилетние не получила странное письмо от анонима. Некий неизвестный господин, который представился Левином  Р-ским, поздравил меня и Хуго с днем рождения.  Помимо банальных пожеланий здоровья и успехов он сказал, что наша мама пыталась все рассказать, но не успела. Он просил не искать никаких доказательств, а просто поверить ей на слово. Он просил прощения, что не написал сразу, что ничего не объяснил и оставил нас в неведении. Однако, своими словами он только добавил еще больше загадок. На конверте написан обратный адрес – тот самый остров Фромбйорг. Давно известно, что этот маленький остров заброшен. Там нет ничего, кроме старого, полуразваленного маяка и такой же смотровой вышки. Естественно, там никто не живет, и почтового отделения там нет. Все транспортные пути с островом давно закрылись. Мне все же удалось туда попасть, уговорив своего друга по университету свозить меня туда на своем катере. Там я не обнаружила ничего. Совершенно ничего. Ни камушка, ни надписи, которая могла бы послужить ключом к разгадке этой истории. Полное разочарование. Я не надеюсь, но в глубине души все-таки есть мечта, что этот рассказ прочтет тот самый человек, который утверждал, что знал маму и был с ней рядом в моменты ее душевных переживаний. Если вы это читаете, я прошу, напишите мне. Я не хочу уйти из этой жизни так и не узнав, что же произошло на самом деле.

Отец

После той ночи он перебрался жить на материк. Вскоре он купил небольшую квартирку в центре маленького города. А потом женился на Мэгги. Через год они забрали нас с Хуго к себе. На совсем. Тут, наверное, многие ожидают слезливой истории о том, как злая мачеха издевалась над бедными детишками. Но ничего подобного не было и в помине. Мэгги, эта страстная южанка с оливковой кожей и глазами дикой косули, оказалась человеком с большим и добрым сердцем. Все, что могла она дать нам – она дала. Она заботилась о нас, она искренне нас любила. Да и любит до сих пор. У них с отцом не получилось завести ребенка и я догадываюсь, как она переживала на этот счет, однако, мы никогда не чувствовали себя обузой или нелюбимыми подкидышами в этой семье. Другой вопрос, осталась ли эта любовь в нас?

Папа и Мегги до сих пор вместе. Ничего не смогло сломить их брак. Буквально, ничего.

И Слава Богу.

Хуго

Помните, я задала вам вопрос – как вы думаете, почему я почти не пишу про Хуго? Помните? Отвечаю: потому что вам вряд ли будет интересно слушать его историю. Читатель любит драму, любит трагедию. А с Хуго все совсем наоборот. Не подумайте, что я злорадствую или завидую (хотя, вы, вероятно, будете правы, если так подумаете) -  просто его жизнь сложилась хорошо, в отличие от моей. Нет, я безумно его люблю и все в этом духе, но я не понимаю, почему именно я стала жертвой в данной ситуации. Итак, меньше про меня, больше про Хуго – он стал инженером, получил диплом в одном из престижных университетов страны, нашел хорошую работу, а позже встретил порядочную и любящую девушку. Сейчас они, кстати, ожидают первенца. Отец и Мэгги пылинки сдувают с Фелисити, супруги моего брата. Все хорошо, все счастливы.  Хуго смог все пережить. Долгие годы я считала его бесчувственным, черствым, считала его предателем за то, что он прикипел к Мэгги и так быстро простил отца. Ведь я не смогла этого сделать до сих пор. Сейчас же я понимаю, что он просто очень сильный человек, который любит жизнь и свою семью. Наверное, это самый правильный подход.

Кстати, если у них будет девочка – то ее точно назовут Евой.

Патти

Очень сложно подобрать слова.

В ту роковую ночь, как потом она сама рассказала, некие голоса заставили маму сжечь дом. Что именно ее сломило окончательно – предстоящий развод, правда о том, что самого близкого человека не существует, черное одиночество, депрессия или что-то еще – так и остается неизвестным. Доктор Хольмберг поместил ее в лечебницу. В ту самую, о которой упоминал отец. Ее признали опасной для общества. Вскоре, она перестала узнавать лица. Она впала в забвение. Она потеряла себя. Почти все время она спала. А когда она просыпалась, она требовала выдать ей лист бумаги и карандаш. Она писала ему.

Через три месяца ее состояние ухудшилось. Она впала в кому.

А потом она ушла.

И рядом с ней никого не было.

Когда отец приехал забирать ее вещи и решать юридические вопросы, то ему выдали лишь папку с ее рисунками и письмами. Половину он сжег сразу же по приезде домой, половину мне чудом удалось спасти, спрятав все далеко от его глаз. Я не могу его за это простить до сих пор.

Дом на острове

Как выяснилось, пожар серьезно повредил крышу. Восстановление требовало бы  огромных средств и времени. Естественно, пока мама доживала свои дни в забытом богом месте для обреченных  - домом никто не занимался. А после – и вовсе забросили. Мы только вывезли некоторые вещи, и то не все. Так и остался гнить под солеными морскими ветрами. То, что было всем – в одну ночь стало ничем. Как и моя жизнь.

Яспер

Не знаю, стоит ли про себя писать. Если вы прочли этот рассказ до конца, то наверняка и сами уже все поняли. Тем не менее, подытожим:

Мне 33. Я не смогла справиться с детскими травмами психики. Я не смогла повзрослеть. Я живу одна в своей квартире, у меня нет даже возможности завести собаку, ведь все время я посвящаю карьере. Я маленькая сломленная девочка, которая осталась без мамы, и от которой отвернулся весь мир. Может, все на самом деле не так, но по-крайней мере, я так себя ощущаю.

«Да меня в принципе и не существует. Я – это мои мысли вне физической оболочки, художественные принадлежности, растянутый красный свитер, подаренный мне когда-то родителями на Рождество, небольшая библиотека со старыми потрепанными книгами.

У меня нет ничего. И во мне нет ничего.. Кто-то сделал набросок или написал полглавы бессмысленного рассказа, а потом смял листок и бросил в камин. Он дал немного света, немного тепла и сгорел».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

БЛАГОДАРНОСТИ

 

Посвящается родным и любимым.

 

 

Похожие статьи:

Рассказы → Проклятый остров

Рассказы → Ода пиратам

Рассказы → Мардук

Рассказы → Око Бога

Рассказы → Лестница в небо из лепестков сакуры